прочесал. Хотел уж через дежурного по громкоговорителю тебя разыскивать. На такси по всем улицам колесил… А ты как сквозь землю.

— Не беда, — брякнул Букварев и хлопнул друга по плечу. — Если и впрямь у тебя было столько хлопот, так прости. Мне просто надо было на время удрать от всех. Хотя… Может, и не соображал, что делаю. Начудил, а видишь — весел!

— Вот и я удивляюсь. Что с тобой?

— Ничего. Просто начинаю жить интереснее и полезнее, — невозмутимо ответил Букварев и, отстранив друга, пошел вперед быстрее.

Губин опешил, но тут же догнал его, снова пристально поглядел ему в лицо и опять ничего не понял. Это был новый Букварев, который то улыбался загадочно, будто знал что-то радостное и тайное, то отворачивался, как бы посмеиваясь над другом. Он без промедления уселся за свой рабочий стол, но не думал ни о службе, ни о семье, ни о Наде. Он просто весь светился и звенел от любви и надежды. Но домой все-таки позвонил.

— Извини, Люба. Я жив и здоров. Зашел к Заметкину, заговорились, ну и… не отпустил он меня до утра. Знаешь ведь его… Да и давненько не встречались. Приду обедать — расскажу подробнее, как он… — поговорил Букварев с женой легко и весело и, положив трубку, снова с выражением безмятежного превосходства уставился на Губина, который пришел в кабинет за ним по пятам и все слышал.

— Ну, старик! — заговорил сквозь приступы смеха Губин, — я теперь над тобой поиздеваюсь! Ты же влюбился! Как пылкий юноша, как чистый отрок! Светло и свято! В глупую девчонку! Вот новая чета: седой Мазепа и прекрасная Мария! Надежда, мой компас земной!..

Букварев вскочил, сделал зверское лицо и замахнулся на друга увесистым мраморным пресс-папье. Губина как ветром выдуло. А Букварев преспокойно сел и снова погрузился в состояние улыбчивой мечтательности. Он решил позвонить Наде.

Чистый ее голос, приветливый тон еще больше взволновали и обрадовали Букварева. Ни тени упрека с ее стороны! Правда, слышны были затаенная робость и смущение. Но ведь это потому, что трубку там подняла другая женщина и позвала Надю с многозначительными словами, долетевшими и до Букварева: «Тебя, Надюша!» Тут смутишься. Но все равно, что за голос у нее! И нежность в нем, и чистота, и откровенность, и доверчивость, доверчивость!

Возможно, что она ждала его звонка и рада ему, она обдумала все вчерашнее и больше не сердится на него, готова и разговаривать, и обязательно согласится с тем, что он предложит.

Надя действительно согласилась встретиться с ним в шесть пятнадцать вечера. Он будет ждать ее в такси возле ее конторы, они немного покатаются по городу, а затем погуляют в самом лучшем уголке, какие только известны Буквареву.

Надя — чудо, подаренное ему благословенной судьбой на трудном отрезке его жизни, когда на душе становилось все муторнее, не хотелось идти ни домой, ни на службу, и все как будто валилось из рук. С нею он выстоит и пойдет дальше. Надо сделать так, чтобы она почувствовала себя с ним счастливой. И ни его семья, ни разница в возрасте не могут быть тому помехой.

Он старался не думать сейчас о разводе, о размене квартиры, оставив это на «потом».

…Буквареву принесли стопку папок с набросками чертежей и расчетов. Он стал быстро просматривать их. Это были первые эскизы разработок одного дорожно-транспортного агрегата, который уже давненько был дан на проектирование отделу Букварева. Многое в идеях подчиненных показалось ему заслуживающим внимания. И вдруг он вспомнил, что агрегат снился ему сегодняшней ночью, вернее, не сам агрегат, а математическая формула его конструкции.

…Агрегат складывался из дюжины узлов и нескольких сот деталей, из десятка систем силовых передач и множества точек приложения этих сил. Все это надо было рассчитать во взаимодействии на эффективность, прочность, надежность, достигнуть значительного уменьшения веса агрегата по сравнению с существующими однопрофильными системами и резкого увеличения мощности. Внешний вид детища должен быть эстетичным, кабина и вмонтированный в нее радиомагнитофон комфортабельны. Расчеты и чертежи предстояло хорошенько выверить, сопоставить, и только тогда просить разрешение на изготовление опытного образца, а с ним начать все сначала.

Время на эту работу можно было раза в полтора сократить с помощью сложнейшей математической формулы, что никогда ранее в институте Воробьихинского не практиковалось. И вот эта самая формула и снилась Буквареву. И он начал ее припоминать.

Поначалу с трудом всплывали в памяти отдельные ее куски, а с ними и предполагаемые исходные требования к узлам агрегата. Но вот они начали цепляться друг за друга, под рукой Букварева поползли на бумаге уравнения с сотнями членов и многочленов в самых различных степенях, где каждая из неизвестных величин неминуемо становилась известной.

Букварев с удивлением и радостью отмечал пропуски и ошибки, путаные места ночного варианта. Он еще раз лихорадочно исследовал их и отбрасывал ложное и лишнее. Головоломные расчеты с поразительной легкостью проносились в его мозгу. Ручка бешено гнала по листам строчки и этажи знаков за скобками всех возможных конфигураций и вне их. И вот из частей начало просматриваться нечто целое. Формула подробно отвечала на все принципиальные вопросы, над которыми добрая половина отдела должна бы корпеть не меньше месяца. Оставались детали, но они легко выливались из главной формулы, которая была не только безупречна, но даже изящна. Это был неожиданный и крупный успех. Кто-кто, а уж Букварев-то это понимал.

Он подскочил на своем кресле, сорвался с него и в сильном волнении раза три обошел вокруг стола, довольно потирая руки. Но вдруг остановился, еще раз склонился над формулой, впиваясь глазами в каждый знак, с величайшей тщательностью перепроверил все. Это было необходимо, нельзя допустить ни единой ошибки. От самого малого просчета рухнуло бы все построение.

Нет, все правильно!

— А ведь это, пожалуй, открытие! — вслух изумился он. — И сделал его я! Нет, я читал, что в принципе такой метод возможен. Но мы его не применяли! А кто применял?! Да бог с ним, пусть не открытие, а просто математический метод, сулящий большие выгоды. Разве этого мало?

«Еще три дня назад я совсем было упал духом.