Через четверть часа в подъезде стало весьма оживленно. Сбежались и съехались все, кому положено, — представители управляющей компании, эмчээсники, пришел участковый. Жильцы тоже в стороне не остались, и скоро подъезд стал напоминать птичий базар. С первого этажа прибежала Вика, уставилась на Максима, поздоровалась с кем-то рассеянно.

— Иди, я сейчас, — Максим бесцеремонно подтолкнул девушку к лестнице.

— А что случилось? — Вика поправила на носу очки и закрутила головой во все стороны, но объяснять ей что-либо Максим не собирался. Подтолкнул еще раз пониже спины, убедился, что Вика ушла вниз, и вернулся к квартире бабки. Там уже собрался консилиум — еще три активных пенсионерки и согнутый на один бок дед с палкой. Чтобы принять участие в массовых мероприятиях, дед пешком сполз с шестого этажа и теперь готовился к подвигу восхождения обратно.

— Здесь! — рявкнули от одной из дверей, толпа шустро метнулась в ту сторону. Максим пропустил всех вперед, сам остановился за спинами людей, смотрел поверх их голов. Рядом топтался участковый — бледный юноша лет двадцати трех, не больше, с тоской во взгляде и в сбившейся на затылок форменной фуражке.

— Ненавижу, — протянул он, не глядя на Максима, — сейчас опять квартиру вскрывать придется. Третий раз на этой неделе. Заколебали.

— Да, не повезло, — сочувственно отозвался Максим. И, слово за слово, постепенно вытянул из участкового массу ненужных подробностей его невеселой жизни.

— Недавно похожий случай был. Газовщики проверяли стояк, в одной из квартир хозяина нету, проверить соответственно не могут. Включают — утечка газа. Через дня четыре собирают комиссию из десяти человек из всяких служб, ну и я как участковый, естественно. «Вскрываем?» — хоровое «да». «А кто как ответственное лицо подпишется?» — хоровая тишина. Вот и стоим десять дураков в подъезде, ответственность брать на себя никто не хочет, и вся эта байда длится два часа. Звонит наконец мой начальник и дает отмашку на вскрытие, вскрываем, а там почти месячной давности жмур. Вот радости-то было…

В этот раз все обошлось — в квартире не оказалось никого. Максим успел рассмотреть через приоткрытую входную дверь часть грязной темной прихожей, ободранные обои на стенах и собрался уходить.

— Неделю, говорю, неделю его нет! — кричала в ухо деду-альпинисту бабка в халате, — я его неделю не видела!

Дед закивал сивой головой и пополз к лифту. Максим проводил старика взглядом, убедился, что тот благополучно добрался до кабины и отбыл наверх. Потом невзначай поинтересовался у подозрительно взиравшей на толпу бабки:

— Неделю? Ух ты, здорово загулял мужик!

Бабка с досадой махнула рукой и принялась выкладывать известные ей подробности жизни загулявшего соседа. Лет тому было хорошо за сорок, постоянной работы он не имел и на что жил — неизвестно. За квартиру не платил, зато дешевое пойло покупал исправно. И часто приводил к себе гостей — бомжей из ближайшего подвала. А потом уходил в гости к ним и пропадал по нескольку дней. Но такая долгая отлучка на памяти бабки произошла впервые.

— Допился, наверное, — подвела она итог истории, и Максим мысленно согласился с ней. Допился, конечно. И лежит теперь где-нибудь в подвале или лег поспать на улице, да так и не проснулся, снегом до весны занесло. А потом, в первые теплые деньки, в городе расцветет еще один «подснежник». Бабка уползла обратно в квартиру, грохнула изнутри железной задвижкой. Максим с чувством честно выполненного долга сбежал по лестнице вниз, позвонил в знакомую дверь.

— Что там, что? — с порога набросилась с расспросами Вика. Пришлось колоться:

— Да газом там пахло, из квартиры на третьем этаже, а дверь никто не открывает. Пришлось милицию вызывать, ну и всех, кого положено. Приехали, вскрыли. Все нормально теперь, не переживай.

— А, понятно. Я того мужика знаю, который там жил, вернее, видела несколько раз. Он с бомжами обычно ошивался, вон там, где дом брошенный, — они уже прошли на кухню, и Вика показала через окно, куда-то в сторону старых деревянных построек. И спросила тут же: — Ты чай будешь?

— Можно и чай, — Максим отвернулся от окна, задернул шторы. О сюжете в выпуске местных новостей не говорили, выкинули из памяти ту историю, и все. Что, собственно, произошло? Вика попросила о помощи, и Максим ее просьбу выполнил. А как он при этом действовал, как недопонимание оформлял — не ее дело, не ей за это отвечать, а Максиму. Вот и весь разговор.

Расставались уже под утро, почти в шесть часов. В подъезде грохотал лифт, хлопала входная дверь — электричка на Москву уходила в половине седьмого. На нее и спешила почти половина трудоспособного населения города. Максим захлопнул дверь квартиры, дернул с силой за ручку и привычно принюхался. Нет, все в порядке, опасность миновала, можно спать спокойно. Или не спать, как сложится. На улице заметно потеплело, и пока Максим шел к дому, успел взмокнуть в толстой куртке. Придется менять гардеробчик, ожидание затянулось, весна уже скоро, до нее всего две недели осталось. Максим двинулся было знакомой тропой, но передумал, повернул обратно. И направился к пустырю, прошел мимо тихо журчащей в утренних сумерках речки. Проскользнул между высоких глухих заборов, огораживающих частные владения, выбрался на неширокую улицу. Теперь направо до моста, там вверх, к «железке» — маршрут давно известен и изучен. Максим быстро шагал по наезженной колее к мосту, перепрыгивал через осевшие снежные завалы на дороге. Из-под ворот и калиток тявкали сторожевые псы, но не злобно, а больше для порядка. Народу навстречу попадалось все больше, в этот час вокзал — самое оживленное место в городе. Через полчаса он опустеет до вечера, чтобы пережить столпотворение возвращающихся из столицы людей. Справа в стройном ряду заборов чернел провал — то, что там находилось, домом назвать было нельзя. Максиму эта часть улицы напоминала гнилой зуб, вернее, дыру от него. Впрочем, от дома еще кое-что оставалось — крыша, например, и целых четыре деревянных обгорелых стены. И пространство между ними никогда не пустовало, место считалось обитаемым. Бомжам нравилось это местечко, и они кучковались тут в любое время дня и ночи, в любую погоду. И сегодняшнее утро не было исключением — от развалин, пошатываясь и еле переставляя ноги, навстречу Максиму брел бомж. Он успел дважды грохнуться в перемешанную со снегом грязь, но упорно поднимался каждый раз и продолжал движение в выбранном направлении — к дороге. Максим глянул мельком в ту сторону и, не сбавляя шаг, двинулся дальше.

— Эй, погоди, — услышал он за спиной сказанные сдавленным шепотом слова, но не обернулся. Но бомж не унимался, судя по звуку, он снова упал и выкрикнул уже громче: — Да погоди ты, не уходи! Помоги… — и голос оборвался.

Пришлось разворачиваться, идти назад. Бомж стоял на коленях, одной рукой он опирался на снег, второй вытирал лицо. Максим подошел, остановился рядом. И увидел, что это не бомж, а обычный, нормальный человек. Лет сорока с небольшим, одет обычно — темная куртка, джинсы, ботинки со шнуровкой. Только избит до полусмерти, так, что двигается с трудом и плюется кровью. И говорит отрывисто потому, что дыхание сбивается, а губы не слушаются, дрожат от холода и боли.