— Тим! Иди сюда, Тим! — слышу снаружи, и из меня разом вышибает воздух. Разрывает грудину, и разносит сердце в клочья по углам этого гребаного ресторана.

Я сразу узнаю ее голос, дышать становится больно. Она зовет меня! Иду как зомби на голос к двери, ведущей в сад. Упираюсь руками о косяк и замираю.

Она ничуть не изменилась за два с половиной года. Такая же тоненькая, тростиночка моя, если обниму, ее и видно за мной не будет. Обнять хочется так, что кожа на ладонях зудит, но я стою как парализованный, не могу сдвинуться с места.

У Ники блестят глаза, она улыбается, но только смотрит не на меня, а совсем в другую сторону. Слежу за ее взглядом, и будто в самом деле забрало падает.

Там стоит мальчик — мелкий, светленький, совсем на нее не похож. Похож на удода этого, Рубана. Тот тоже белобрысый. Но почему Тим? Она что, сына Тимуром назвала?

Как под дых с ноги получил, задыхаюсь, ловлю ртом воздух. Что ж ты наделала, девочка моя? Он ведь моим быть мог, на меня похожим…

Смотрю в упор на Нику, и она ловит мой взгляд. Вздрагивает, словно призрак увидела. Не бойся, родная, я не причиню тебе вреда. Я лишь сыграю траурный марш по твоему браку. Как там говорит Шерхан, реквием?

Я не маньяк и не одержимый, просто мои девочки не должны жить в доме с чужим мужиком. Моя Доминика не должна спать с ним. И дальше меня кроет уже по полной.

Знаю, что нельзя об этом думать, иначе вместо переговоров начну бить морду Рубану. Потому что он с ней спит. Целует ее, а она ему отвечает. Подается навстречу ласкам, и сама трогает его везде…

— Тимур Демьянович, вам плохо? — озабоченно наклоняется ко мне мой генеральный. А я и правда шатаюсь, как пьяный.

— Все нормально, Михаил Игнатьевич, — останавливаю его и протягиваю руку охреневшему Рубану. — Тимур Демьянович Большаков, владелец компании «Инвест Сервис Лимитед».

И наблюдаю, как медленно сходит краска с его лица.

Да, Рубан, ты правильно понял, это только начало. Он пытается изображать идиота и начинает знакомить меня с Никой, но я его обрываю, глядя на Нику:

— Здравствуй, Доминика. Я хочу видеть свою дочь.

Ника смотрит на меня исподлобья, Рубан начинает блеять, как он рад со мной познакомиться. И как он ждал этой встречи. А я изо всех сил держусь, кулаки поглубже в карманах засунул.

— Мамочка, — внезапно слышу за спиной, оборачиваюсь и чувствую, как из меня выдергивают позвоночник.

Не могу стоять, земля колышется под ногами. Опускаюсь на колени перед маленькой девочкой, которая держит за руку мелкого белобрысого сына Рубана.

Не верю своим глазам, даже ладонь подношу на несколько секунд, прикрываю — кажется, сейчас уберу, и видение исчезнет.

Это она, моя Доминика, маленькая девочка, которая так и не выросла в моем сердце. Она младше, чем была Доминика, когда я увидел в первый раз. Но в остальном это та же трогательная хрупкая малышка, которую я так рвался забрать из детдома.

Рука дрожит, когда я осторожно тянусь, чтобы убрать свесившийся на белое алебастровое личико черный шелковистый локон. Черные Доминикины глаза смотрят с любопытством и без тени страха в отличие от ее взрослой копии, следящей за нами с возрастающей тревогой.

— Доминика… Моя маленькая девочка…

В направленном на меня детском взгляде появляется недоумение, и она поправляет меня с упреком в голосе.

— Я Полина!

— Знаю, Полинка, знаю…

Не хочу испугать малышку, но не могу оторваться от нее, беру за маленькую ручку. Воспоминания прожигают в груди огромную дырищу, там вполне может поместиться моя Полинка-Доминика.

— Когда я видел тебя в последний раз, ты помещалась у меня на локте… — каждое слово дается с трудом, тяжело проталкивается наружу и дерет горло не хуже наждачки. Полька морщит лобик, потом наклоняет голову и спрашивает почти строго:

— А ты кто?

— Я? — теряюсь, стоит ли сейчас ей говорить, что я ее отец? Насколько это ее травмирует? И не решаюсь. — Я Тимур.

— Тимур? — озаряется ее лицо счастливой улыбкой. — Ты мой папа Тимур? Ты уже вернулся с Северного Полюса?

Значит, Северный полюс, да? Выжидающе смотрю на Нику. Судя по ней, она бы с большим удовольствием отправила меня куда-нибудь на Альфацентавру с билетом в один конец. Рубан сливается со стеной, а меня буравят черные детский глазки.

— Вернулся, — сглатываю перекрывший горло комок, — конечно вернулся, у меня ведь такая дочка есть чудесная.

— Я так тебя ждала! — шею обвивают тоненькие как веточки ручки, и у меня голова идет кругом от сладкого карамельного запаха родной девочки. От моего ребенка раньше пахло молоком, а теперь пахнет конфетами. И только сейчас до меня доходит, что я ничего не привез, никаких подарков. Потому что не знал, подпустит ли меня к ней Ника. И я подумать не мог, что меня здесь ждут.

Даже обнять ее боюсь. Боюсь раздавить или что-то сломать. Осторожно глажу острые плечики дрожащими ладонями.

— А ты кого там видел? — шепчет моя детка мне на ухо. — Мишку белого видел?

— Видел, — снова сглатываю и киваю, — всех видел. Мишек, тюленей, павлинов… То есть, этих, пингвинов.

Детка отлипает от меня и смотрит с удивлением, а потом поворачивается к Доминике.

— Мам?

— Наверное, папа Тимур их видел в зоопарке, доченька. Пингвины живут на Южном Полюсе, мы смотрели с тобой в атласе, — а это, походу, уже мне.

Вот же, сука, надо было так лохануться с этими пингвинами. Откуда мне знать, где они живут? В гробу я их видел, а не в зоопарке. Ну, Шерхан, удружил, нахера мне твои Эпикур с Платоном были нужны? Лучше бы атлас принес про животных.

Я готовился к битве за своего ребенка, а к роли папы, пусть даже прилетевшего с Северного полюса, подготовиться не подумал. Запоздало соображаю, что не помню ни одной сказки, не знаю, о чем можно говорить с такой маленькой девочкой. Но раз детке нужен папа-полярник, придется стать полярником.

Морщу лоб, силясь вспомнить. Пингвины вообще летают? Помню, что они жирные и вроде как пешком ходят, но крылья ведь у них есть? Или это ласты? Ладно, выкрутимся. Бережно притягиваю дочь к себе и говорю, сделав умное лицо.

— Я только одного видел, Полинка, наверное, он туда случайно забрел. Зато там очень красивое северное сияние, и я тебе его обязательно покажу. А на пингвинов поедем смотреть в зоопарк, они там большие и толстые, тебе даже разрешат их погладить. Хочешь?

Она счастливо кивает, снова виснет на мне, а я уже смелее обнимаю своего ребенка. Сердце гулко ухает, и я слышу, как колотится ее сердечко.

— Папа Тимур, — шепчет она мне в затылок, — только можно, ты будешь папой и Тимке? А то у меня два папы, а у него один. Можно? И на Северный полюс его возьмем. Папа Алекс все время занят, он много работает, он с нами совсем не играет. А Тимка маленький…