Дубчек и другие функционеры в ЧССР по сравнению с советскими были очень демократичны. Когда они ездили по стране проводить разные встречи и останавливались где-нибудь перекусить, то часто сажали за свой стол и шофера. В тогдашнем Советском Союзе такое и представить было нельзя. Чувствовалось, что у вас все-таки существовали демократические традиции. Свободная печать, публичные дискуссии, попытки ввести рыночные отношения в экономике.

– Корреспонденты советских средств массовой информации в Чехословакии зачастую были обязаны информировать спецслужбы о происходящем в стране. Некоторые из них просто были агентами советской разведки. Каково было в этом плане ваше положение?

– Я был советским человеком своего времени, но моя совесть чиста. Давление со стороны советского посольства на нас, журналистов, конечно, было огромным – они требовали, чтобы мы докладывали им о содержании бесед, о настроениях людей, в политическом руководстве. Я говорил им: обо всем, что мне известно, я пишу прямо в газету, а большего от меня не требуется.

Александр Дубчек на первомайской демонстрации. Прага, 1968 год

(Фото агентства ЧТК)

Я поддерживал связь с советским посольством в Праге – иначе было нельзя, – но никаких донесений не писал, заявляю твердо. За это они, конечно, держали на меня зло. Но мне было важно, чтобы мне доверяли те люди, с которыми я встречался, – Дубчек и другие чехословацкие друзья.

Я интенсивно учил чешский язык, и еще с 1950-х годов у меня были чешские друзья, которые мне помогали. Конечно, мне приходило в голову, что некоторые из них, возможно, считают меня шпионом. Тем не менее все те, кто хотел, проверили меня и убедились, что я не доносчик, и поэтому мы доверяли друг другу. К тому же у Москвы существовало множество других каналов для получения информации. Журналисты были не единственными, кто бывал в Чехословакии. Хотя я не отрицаю, что и среди журналистов были агенты – иногда даже в нашем корпункте.

– Когда лично вы впервые почувствовали, что отношения начинают портиться и что Москва готова вмешаться?

Владлен Кривошеев с семьей. Прага, 1967 год

(Из личного архива В.М. Кривошеева)

– Я помню, что первые признаки нервозности появились у сотрудников советского посольства во время первомайских праздников 1966 года, когда чешская молодежь сожгла на Петршине[87] советский флаг. Перелом наступил после январского съезда Компартии Чехословакии[88] и прихода к власти Дубчека. Тогдашнее советское посольство поддерживало Антонина Новотного. После отмены цензуры буквально воцарилась паника. Начали искать «доказательства», что контрреволюция существует, что она активна, агрессивна и опасна. Им нужны были факты, но фактов не было. И поэтому их фальсифицировали.

Мне, к примеру, в мае или в июне 1968 года в пражский корпункт прислали «на подмогу» журналиста. Хотя я и не понимал, зачем, собственно, приехал новый коллега, но все же не стал это выяснять. Лучше было не задавать лишних вопросов. Тогда моему корпункту выделили вторую машину – новую «Волгу», и на ней начал ездить мой новый коллега. Однажды я прочитал в чехословацкой газете, что в Западной Чехии где-то под мостом якобы нашли тайный арсенал контрреволюционеров. Была напечатана и фотография. Но стоило лишь на нее посмотреть – и сразу становилось просто смешно: старые пистолеты и еще что-то, завернутое в тряпицу. Это выглядело довольно странно и глупо.

Кто-то из чехословацких коллег позвонил мне и спросил: «Слушай, а ты не был в Западной Чехии?» – «Нет». – «Но там видели твою машину!» – «Как это? Она же здесь стоит», – ответил я. «Но у тебя же две машины, вот вторая там и была». До меня тут же дошло: в этом наверняка замешан мой коллега. Я позвонил в Москву и моментально выгнал его из корпункта.

– Как звали этого человека?

– Я знаю его имя, но не буду называть. У него есть дети, и я не хочу, чтобы их это как-то затронуло. Но это свидетельствует об одном – ситуация в Чехословакии обострялась, и Москва была заинтересована найти что угодно, лишь бы это производило впечатление контрреволюции.

– Чувствовало ли это, по-вашему, чехословацкое руководство?

– Думаю, что да. За пару дней до ввода войск в ЧССР прилетел румынский лидер Николае Чаушеску. Меня пригласили на торжественный прием в Пражский град. После приема Дубчек остановил меня, и мы проговорили почти сорок минут. «Владлен, почему Москва мне не доверяет?» – спрашивал он снова и снова. Он выглядел уставшим, и было ясно – он подозревает, что войска будут введены, только не знает, когда это случится. Он пытался выяснить у меня, что говорят в неофициальных кругах, но я ничего не знал.

– Вам не казалось, что чехословацкое руководство вело себя по отношению к Москве слишком наивно?

– Казалось, не казалось… у меня не было ни права, ни возможности как-то поучать их или давать советы, хотя я довольно часто с ними встречался. Но меня постоянно преследовало чувство, что не стоило бы так усердствовать с антисоветской критикой. Речь тут скорее о тактике – некоторые реформы в Венгрии или в ГДР были намного глубже, чем в Чехословакии, но у них не было столь мощного антисоветского заряда. Я говорил с сотрудниками газеты «Литерарни новины», с Сергеем Махониным[89] и с другими людьми. Я говорил им: «Не дразните быка красной тряпкой». Но они не слушали. С мая-июня 1968 года стало ясно, что войска вот-вот будут введены, ждали только, когда это произойдет и в какой форме.

– Что вы делали в ночь с 20 на 21 августа?

– В тот вечер я и еще пара человек сидели у нас в корпункте. Позже я еще пошел дописывать статью о «Шкоде», мне нужно было отправить ее рано утром. Вдруг в полночь мне звонит друг и говорит: «Слушай!» Каждые сорок секунд пролетал самолет. Все стало ясно. Потом я включил радио, и взволнованный голос объявил о вторжении… Я пытался дозвониться коллегам в Польшу и в Венгрию, но мне отвечал лишь мужской голос, сообщавший, что связи с окружающим миром нет.

Я не спал всю ночь, все время пытался узнать что-то по радио. Тщетно. И вдруг где-то в семь часов утра приехали первые советские танки и остановились на рельсах под окнами нашего корпункта, на углу Оплеталовой и Болзановой улиц.