И ещё у него была Ольга, в мысли о которой я утыкался в паузах между другими, более насущными мыслями. И лежать и листать свои разбросанные по всей кровати слова уже было невмоготу.

В её словах прозвучало название театра, где она работает… Нет, работают кондукторами и слесарями. Выступает? Выступают, пожалуй, всё-таки в цирке. Какие-нибудь канатоходцы. Слоны разные. Стоят себе на передних ногах за кусок сахару. Играет? Вообще пошлое слово – играет… Или так: играть можно в спектакле, но не в театре. Точнее, можно и в театре, но за кулисами и в карты. Опять мне не подобрать верного слова, ещё одна скрипящая ступенька, которую я преодолеваю, сам этого не замечая…

«Где она бывает!» Или «который она посещает»… Пока так. Скрипучая ступенька нашла свой ржавый гвоздь, на котором она продержится некоторое время.

Одеваясь, заметил, что по привычке залезаю в рукава ватной хаки-телогрейки. Нет, дорогая, хватит! Весна.

А раз весна – да здравствует моя чёрная кожа, заскучавшая на вешалке в коридоре.

Краснокирпичный дом, где я обитал, не расцвёл, из него, как из древних развалин, не полезли вдруг новорождённые берёзки с клейкими листочками, хотя, выскочив на улицу, стоило ожидать чего-то подобного. Но землистая краснобурость камня приобрела некую оптимистичную даже белёсость.

Капало. Хотя капало уже давно, но в сравнении с этой капелью то, что случалось раньше, – сползало.

Глаза слепило, и они, отвыкшие от света, слезились.

Тогда мне казалось, будто каждый петербургский житель знает все переулки и закоулки своего города. Да и размеры его, города, я представлял плохо. И я, счастливый, как дурной спаниель, у которого на шее болтается огрызок верёвки, удерживавший его у магазина, где задержались хозяева, метался от человека к человеку с одним и тем же вопросом:

– А не подскажете, где находится Театр дождей?

Я думал, что первый встречный удовлетворит моё любопытство.

В ответ пожимали плечами, проходили мимо. Наконец средних лет пара – он в интеллигентных усиках, она – интеллигентно некрасива, есть такая порода женщин – неопределённо махнули руками:

– Это где-то в конце Фонтанки…

Мне было достаточно и этого, я знал, где её, Фонтанки, начало… Я уже знал про знаменитых клодтовских коней и знал, что название моста обычно произносят с неверным ударением. А что там дальше… В такой день это было не важно.

Даже автомобили, ползущие в дневных пробках Невского, казались ярче обычного. И чем ярче они выглядели снаружи, тем темнее и таинственнее – внутри. Они каким-то невероятно тесным, безжизненным стадом останавливались на светофорах и такой же бесчеловечной массой одновременно толчками срывались с места на зелёный.

Я двигался по его солнечной стороне и, только завидев возвышающихся над проспектом коней, перешёл на другую сторону.

Пройдя под красивым розовым дворцом, я вышел к реке. Река, полная отблесков, лениво утаскивала с собой редкие, самые, наверное, стойкие, рыжеватые льдины. У набережной, прямо за могучими серыми быками, где, очевидно, создавались водяные вихри, толпились несколько несданных пустых бутылок. Потом из-под моста вынырнул плоский и абсолютно пустой теплоходик, от которого заплескали вдруг в гранит тяжёлые, длинные волны.

Я шёл по самой-самой набережной, высматривая конец Фонтанки и Театр дождей одновременно. Это была не прогулочная набережная, это была только кромка между перилами реки и нескончаемым автомобильным движением.

Возле следующего моста я задал мой вопрос старушке, получив на него лаконичный и, как потом оказалось, точный ответ, сопровождённый неясным взмахом руки:

– Иди, иди…

А за следующим мостом, не таким пышным, как предыдущий, меня поджидало чудо.

Чудо цвета выцветшей тетрадной обложки. С красивыми арочными окнами второго этажа. С прямоугольниками неразличимых отсюда афиш по бокам входа. В том, что это бледно-зеленое, парадное здание – театр, сомневаться не приходилось. Я ускорил шаги…

– А это – Театр дождей, – утвердительно, с ударением на «это», самодовольно спросил я у встреченной мною на мосту женщины в осеннем (весеннем!) пальто и с маленькой лохматой собачкой на поводке… У первой попавшейся – нельзя же, в конце концов, не знать очевидного, живя где-нибудь поблизости.

Я уже гордился Ольгой, как своей… ну просто как своей. Своей знакомой актрисой, работающей (все-таки работающей) в этом великолепии.

Женщина подняла на меня глаза. В них даже заиграл какой-то интерес…

– Это БДТ, молодой человек, – наставительно, с высокомерием заметила она. Потом усмехнулась: – Театр дождей»… – и она начала долго и непонятно объяснять. Смягчилась, узнав, что я из другого, южного города.

– Спасибо, – ответил я, поняв из её объяснений только то, что шёл я по правильной стороне и что это ещё шибко не близко.

«БДТ» – думал я, продолжая путешествие. Что подразумевает под собой эта аббревиатура? И развлекал себя, придумывая варианты: «БезДеТей» – питерский Мулен Руж. «Больших Денег Театр» – тоже неплохо, судя по некоторой классической парадности. «Богдан Демидович Трофимчук» – неизвестный мне, в отличие от остальных, артист больших и малых…

Я ушёл уже так далеко, а Фонтанка всё не кончалась, и конца её видно так и не было, когда вдруг на вновь оштукатуренном трёхэтажном доме в глубине двора, забранного металлической изгородью, я увидел дешёвую растяжку над первым этажом, где намеренно кривенькими буквами было выведено: «Театр дождей»… А за скрюченной рекой, в скрюченном домишке, жили летом и зимой скрюченные мышки… Скрюченным же символом этого театра был одинокий галчонок под зонтом. Символ парил немного выше названия и был выведен на такой же, как и название, клеёночной ткани. Кстати, скрюченная галка в стихотворении Чуковского тоже была.

Принцесса опять превратилась в Золушку. А карета у парадного подъезда – в тыкву. А принц? Я усмехнулся.

– Олька… – парная согласная звонкая сменилась на глухую, и вышло презрительно. И тут же, вспомнив, кто я такой, мне стало совестно.

Я покурил у запертой двери. Почитал репертуар театра и надпись, гласившую о том, что кассы открываются с трёх…

Большинство спектаклей были мне незнакомы. Из узнаваемых – «Чайка Джонатан Ливингстон» Баха, модная тогда и люто мною ненавидимая. «Ромео и Джульетта», естественно. Тут я уже ненавидел не автора, а многие сотни, может, тысячи режиссёров, его поставивших. И ещё «Старший сын» по Вампилову… Спектакль, который глупо ставить после его киношного варианта. Ладно. Буду иметь в виду. Кассы все равно открываются с трёх, да и не знаю я, в котором из спектаклей занята Ольга, которая к тому же ещё и грудью кормит.

Ни тогда, ни сейчас я не упрекаю себя за возникший у меня интерес к чужой жене. Интерес возникает независимо от семейного положения или социального статуса. Он однозначен, как, например, беременность… И появляется, кстати, не всегда от обоюдного желания партнёров. Пусть даже одного из них.