Чтобы переменить тему, Эйвери спросила:

– Как насчет гамаков?

– Вроде этого?

– Да. – Она хотела убедиться, что он не думает об их расставании.

После нескольких вдохов и выдохов он кивнул:

– Гамаки есть.

– Можно будет их у тебя одолжить?

– Для чего?

– Для нашего вечера! Ты меня внимательно слушал?

– Непросто тебя слушать, когда ты ко мне прижимаешься.

Наверное, так и есть, подумала Эйвери и выгнула спину под его рукой, протяжно вздохнула, когда он коснулся ее кожи. Секс не оставляет места для размышлений, тем более для размышлений серьезных.

– Но ты можешь помочь не только таким образом. – Она провела рукой по его груди, по загорелой прекрасной коже.

– А кто вообще сказал, что я собираюсь помочь?

– Я сказала. Продашь билеты всем сотрудникам своего «Северного чартера». Я уже послала Тиму список корабельной оснастки, которую мы одолжим у тебя для декора.

Как только он посмотрел ей в глаза, она перестала его нежно поглаживать. Оставалось лишь удивляться, что раньше этот взгляд приводил ее в ярость. Сейчас он смотрел серьезно.

– Ты предпочла Тима?

– Он импозантнее тебя. И не спорит по пустякам. Похвалил мои туфли. Думаю, нравлюсь ему больше, чем тебе.

– Это невозможно, – твердо ответил он, а ее как ураганом накрыла теплая волна радости. – Ты же знаешь, он – гей. У него есть бойфренд. Уже года три.

– Замечательно. Втюхаем билет и бойфренду тоже.

Джона хохотнул – наконец! – и глаза его подобрели. Он ответил ей поцелуем в уголок рта, затем в другой, со всей нежностью, которую обещал его взор. Джону отличала не только ворчливость, но и пылкость, он вдруг дарил ее нежным вниманием, погружая в сладкую истому и едва не лишая чувств.

После расставания она будет по нему скучать – сильнее, чем это можно представить, – но никогда не пожалеет, что побывала в сказочном мире Джоны Норта. Вот что главное, вдруг осенило ее. Не в ощущении утраты, которое наполнит ее после этого лета, а в том, что происходит с ней сейчас. Она не будет просить прощения у самой себя. Не станет себя корить. А жизнь продолжится.

Она чуть отстранилась, чтобы щелкнуть его по носу, провести пальцем по скулам, по морщинкам у глаз. Какая горячая у него кожа! Как приятно ее касаться!

Джона вопросительно вскинул брови.

Если бы он узнал, что творится в ее головке, но наверняка бы вылез из гамака и вернулся к своим рутинным делам. Поэтому она просто запустила пальцы в его волосы, взъерошила непокорные черные кудри, прильнула к нему губами. Шумел океанский прибой, ласково светило солнышко, а она целовала его, пока на всей земле ничего, кроме него, для нее не осталось. Только он. Рядом с ней.

Сейчас…

Позже этим вечером, свернувшись калачиком на большом тростниковом кресле у входа в фазенду Джоны, Эйвери задумалась о доме. И решила, что надо бы заказать билеты обратно.

Однако вместо этого – словно выбирая меньшее из зол – надумала поговорить с матерью по скайпу. Она долго избегала таких бесед. Хотя бы с того дня, когда они с Клод решили организовать званый вечер. Просто некогда было. Тем более что в Нью-Йорке намечалось свое торжество. Пришлось бы отвлекаться на те далекие события или уклоняться от разговора о них. Только лишний сумбур в голове.

Скоро мать ответила – ее светлые крашеные волосы и лицо с совершенным макияжем появилось на дисплее. У Эйвери словно ком в горле застрял, она не могла и слова вымолвить.

К счастью, мать сразу взяла быка за рога:

– Кто ты такой и что сделал с моей дочерью?

Эйвери взглянула на свое мини-изображение в уголке дисплея и осознала, что впервые после приезда в Австралию ей надо было соответствующим образом одеться. На голове у нее царил кавардак, нос покрыт веснушками, и на ней было одно бикини.

Но не только поэтому она не могла оторвать глаз от своего изображения. Распухшие губы. Опущенные плечи. Уверенный взгляд. За последние недели она каким-то образом освободилась от прежней подавленности и выглядела… счастливой.

Стук клавиатуры в комнате Джоны вернул ее к действительности.

Моргнув, она снова посмотрела на дисплей:

– Тебе не нравится загар, да?

Каролина Шоу – она носила фамилию бывшего мужа – округлила глаза, стараясь не поморщиться:

– Ты ведь пользуешься солнцезащитным кремом. И увлажняющим тоже. И косметическим тоником. И…

– Я отлично провожу время, спасибо за беспокойство.

Мать улыбнулась в ответ, а Эйвери поведала ей о событиях в бухте – о Клаудии, Айсис и Сайрусе, о Халле и приглянувшейся ему сучке. Однако ни слова о званом вечере. И о мужчине, который занимал все ее время.

– А что тот твой приятель? – спросила мать и, к счастью для Эйвери, потянулась за чашкой с чаем.

– Какой приятель?

– Отельер. Несколько лет назад мы познакомились с его родителями.

– Люк, что ли?

– М-м-м. Погуглила о нем, когда ты его упомянула. Интересная личность. В высшей степени достойная внимания. Разведенный, – многозначительно проговорила Каролина, – но, полагаю, не отягощенный обязательствами. Ты давно о нем не вспоминала, и я подумала, что, возможно…

Эйвери подзабыла, что ее мать подобна камертону и издает недовольный звук при всяком подозрении, что какой-нибудь дьявол в мужском обличье умыкнет доченьку из-под ее крылышка.

Легче было притвориться, что ничего не происходит, или просто избегать всяких романтических отношений, чем пытаться как-то вразумить Каролину. Однако впервые за много лет Эйвери сказала прямо:

– Нет. Я встречаюсь кое с кем другим.

Рука матери с чашкой чая остановилась на полпути.

– И кто этот счастливчик?

У Эйвери екнуло сердце, когда она увидела на лице матери признаки нервного срыва:

– Его зовут Джона. Местный житель. Мы познакомились в океане. Халл – пес – принадлежит ему.

Какой ужас! Хуже описания не придумаешь. Тем не менее в решающий момент разговора она выбрала наилучшую тактику.

– Такой же симпатичный, как и тот? – осторожно поинтересовалась мать, словно догадываясь, что дочь готова разрыдаться.

– Намного привлекательнее.

Мать печально улыбнулась, а Эйвери вдруг пожалела, что завела этот разговор. Все-таки корить мать за что-то в своих мыслях – это одно, а смотреть ей прямо в глаза – словно резать по живому.

Эйвери услышала шум воды из душа. Значит, Джона закончил все дела и готовится лечь в кровать. Этот обольстительный мужчина, которым она любовалась. Однако никакие эпитеты не могли передать ее чувств, никакой рассказ не мог описать последние события.