«Отказаться» означает сразу многое.

Я спрашиваю Лин, ощущала ли она гнев.

Помолчав, она отвечает:

– Мне кажется, основным моим чувством было… что я утратила почву под ногами. Не осталось никаких границ и барьеров. Да, сильнее всего я чувствовала, что куда-то лечу в свободном падении и никто меня не удержит. Нужно, чтобы кто-то провел перед тобой черту, которую нельзя переступать, а у меня такой не было.

Лин объясняет, что позже, когда она стала социальным работником, то ее личный опыт помог ей сопереживать «трудным детям». Они тоже не понимали границ дозволенного, и потому ничто не удерживало их от попадания в преступный мир. Лин считает: с ее необузданностью и острым одиночеством она и сама тогда могла бы встать на скользкий путь.

Прежде чем продолжить запись, мы с Лин идем немного прогуляться по Вонделпарку – он в нескольких минутах ходьбы от ее дома. Несмотря на возраст, шагает Лин быстро и, когда мы переходим улицу, подгоняет меня, чтобы я прибавил шагу.

По дорожкам парка так и носятся велосипедисты, да и пешеходов полно. В ярком свете зимнего солнца люди сидят на открытых террасах ресторанов и кафе, пьют кофе или прихлебывают пиво из высоких тонкостенных стаканов. За тремя юношами, которые идут перед нами по дорожке, тянется шлейф марихуаны. Он напоминает мне, что в 1970-е годы этот парк был известен по всему миру как «волшебный центр»: тысячи хиппи распевали под деревьями и на берегах прудов, ночевали здесь же в спальных мешках, прославляя любовь и мир. Амстердамцев среди них было от силы десять процентов, остальные стекались со всех концов Нидерландов, из Франции, Германии, США. Как и сейчас, город считался оазисом толерантности и привлекал желающих экспериментировать, пусть даже ненадолго. Тем неотступнее преследует меня мысль о том, что во время войны в этом парке, обнесенном колючей проволокой, размещался немецкий военный лагерь с бетонными бункерами, уходящими глубоко в землю.

Вернувшись домой к Лин, мы завариваем чай. После прогулки сосредоточиться на работе поначалу не так-то просто, и первые мои вопросы получаются расплывчатыми и натужными. Я пытаюсь восстановить картину жизни Лин в ту осень, но красок все еще недостает. Несмотря на ссоры и напряжение, жизнь шла по накатанной колее. Лин по-прежнему занималась уборкой, высиживала за обеденным столом вместе с семьей и успевала в школе. По вечерам всегда именно она читала вслух Библию, и хотя может показаться, что для еврейской девочки такое занятие было наказанием, Лин оно неизменно доставляло удовольствие.

– Я всегда обожала истории. Потому-то и ходить в церковь для меня было в радость. Учить псалмы, слушать проповеди, обсуждать урок – все это помогало ощутить сплоченность. Когда дома, на Плеттерейстрат, рассказывали что-нибудь, взрослые замечали: «Она слушает затаив дыхание». Я полностью погружалась в мир рассказа.

Я напоминаю Лин, как она развлекала историями мою тетю, маленькую Марианну, когда жила у ван Эсов, и глаза моей собеседницы загораются.

– Да, верно, – откликается она, и вдруг общее настроение меняется, теперь беседа течет легко, и Лин вспоминает воскресенье 17 сентября 1944 года.

Лин стоит на дороге, у кромки пшеничного поля, и смотрит, как с неба плавно спускаются разноцветные полукружья – голубые, красные, желтые, зеленые.

Парашюты, озаренные солнцем, которое только что показалось из разрыва в облаках!

Вокруг Лин толпятся дети и показывают на парашюты пальцами. Это высадка британских солдат! Лин всматривается в бесчисленные силуэты. А над парашютами – сотни самолетов, они летят как единое целое, словно по небу скользит нарисованный трафарет.

При виде самолетов и парашютов Лин разбирает смех – так смеешься, когда происходит что-то очень важное, а тебе никак не сохранить серьезность. Их так много – умора! Тысячи и тысячи. Как будто не на самом деле.

Лин так долго стоит задрав голову, что у нее уже болит шея. Она следит за очередным парашютом с той секунды, как он отделяется от самолета. Сначала в воздухе различим маленький купол, потом стропы, а потом темный комочек – это и есть парашютист. Они падают – снизу комочек, над ним купол, который все растет и растет, раскрывается, разглаживается и летит уже медленнее. А вот приземления не видно – парашютист исчезает вдали за деревьями. Когда скрывается из вида один, Лин отыскивает глазами другой. Они так и сыплются из хвостов самолетов, как костяшки домино.

Иногда на стропах висят не солдаты, а какие-то огромные ящики. Взрослые, прибежавшие вслед за детьми, говорят, что это «джипы» и орудия. А потом в небе появляются самолеты, сцепленные с другими. Это планеры, они сами не летают. Лин наблюдает, как перерезают веревку, как буксирующий самолет удаляется от планера – и тот пикирует вниз, да так быстро, будто терпит крушение.

Все твердят одно и то же: «Да, это англичане, точно англичане!»

Парашютов и самолетов так много, что, казалось бы, зрелище должно быстро прискучить, но нет – ликование все сильнее. Какой-то высокий мужчина объясняет, что происходит, мальчику, подпрыгивающему на месте, и повторяет незнакомые слова: «союзники», «дакоты» и «зенитки». Лин следит за цветными парашютами – голубыми, красными, желтыми, зелеными.

Вдруг позади толпы раздается грохот, все оборачиваются и видят, как в небо поднимается пламя, а потом из-под земли червем выползает черный дым. Это происходит далеко и как будто понарошку.

Еще чуть погодя мимо толпы проносится группка на велосипедах без покрышек – металлические колеса взрезают песок. У велосипедистов оранжевые флажки, и толпа вокруг Лин вдруг громко запевает «Боже, храни королеву».

Вдалеке что-то ритмично бухает и грохочет.

Вдруг в небе над самой головой Лин два самолета словно замирают на миг, да так низко, что она даже видит заклепки на их сером полосатом брюхе и готовые упасть бомбы. Пропеллеры выглядят как сверкающие воздушные круги. Секунда-другая – и самолеты исчезают, но гул моторов слышен еще очень долго.

Лин добирается до дома на улице Алгемер под вой сирены, оглашающей улицу длинными, низкими, жалобными стонами. Едва открыв дверь, Лин слышит голос госпожи ван Лар – та хочет знать, кто пришел. Обычно она никогда не спрашивает. Лин отзывается и тотчас получает приказ спускаться прямиком в погреб, куда уже забилась вся семья. Госпожа ван Лар изменившимся голосом говорит, что на улице Диденвег при бомбежке погибло двое детей. Лицо у нее мокрое. Господин ван Лар сидит рядом с ней на ящике, растрепанный. «Англичане идут», – сообщает Яп, словно Лин не знает. А через минуту выключается электричество.

Почти в пяти километрах оттуда, по Гинкелсе-Хейде, широкой плоской равнине, поросшей вереском и травой, британские десантники движутся в направлении Арнема. Они участники Голландской операции, цель которой – вторгнуться через Голландию в Германию, в самое сердце промышленной Рурской области. Десять тысяч десантников должны как можно быстрее захватить и удержать последний в цепочке мостов через Рейн – до него больше двенадцати километров.