Ей вспомнилась ужасная прошлая ночь. Что это было? Наверное, надо сходить ко врачу. А если врач найдет у нее какую-нибудь болезнь, что она будет делать с работой, с ребенком? Стоп, надо успокоиться, нечего поддаваться панике. В обед, пересилив себя, она решилась отправиться к Бруно. Она хотела поговорить с ним о злой шутке с сосиской, о фашистах, о Джино, попытаться убедить его, что она ни в чем не виновата. По пути в дирекцию она зашла в туалет и, презирая себя за это, причесалась и слегка накрасила губы. Но секретарша Бруно с неприязнью сказала ей, что Бруно нет на месте и, скорее всего, не будет до конца недели. Лилу снова охватил страх. Она подумала, что хорошо бы поговорить с Паскуале, попросить его убедить студентов больше не приходить к заводским воротам. Не будет ребят из комитета, думала она, исчезнут и фашисты, все успокоятся, и жизнь вернется в нормальное русло. Но где искать Паскуале? Она не знала, на какой стройке он работает, а искать его по всему кварталу она ни за что не стала бы, опасаясь наткнуться на мать, отца или брата, встреча с которым была ей особенно противна. Окончательно обессилев от этих мыслей, она решила со всеми своими претензиями обратиться прямо к Наде. Прибежав домой, она оставила Энцо записку с просьбой приготовить ужин, надела на Дженнаро теплое пальто и шапку и на автобусах, с пересадками, поехала с ним на корсо Витторио-Эммануэле.

Небо было пастельно-голубым, ни единого облачка, но солнце уже садилось, дул сильный ветер, и было прохладно. Она прекрасно помнила дом и подъезд, помнила каждую мелочь, включая чувство унижения, которое испытала здесь много лет назад и которое теперь подпитывало ее гнев. Каким непрочным оказалось прошлое: оно на глазах разваливалось на куски и осыпалось на нее градом. Когда-то я привела ее в этот дом на вечеринку, обернувшуюся для нее страданием, и вот теперь из этого же дома появилась Надя, причинив ей страдания еще более мучительные. Но Лила была не из тех, кто готов глотать обиды, поэтому она и пошла туда, таща за собой Дженнаро. Она скажет этой девчонке: «Из-за тебя и твоих дружков я в опасности, я и мой сын. Для тебя это все игрушки, тебе ничего не угрожает, но для нас с ним это слишком серьезно. В общем, или ты все исправляешь, или я так тебя отделаю, что мало не покажется!» Именно так она ей и скажет. Лилу бил кашель и душил гнев; ей не терпелось выплеснуть его наружу.

Дверь в подъезд была открыта. Поднимаясь по лестнице, она вспоминала, как мы шли по ней вдвоем, оставив на улице проводившего нас Стефано; вспоминала, какие на нас были платья и туфли, о чем мы говорили по пути туда и обратно. Она позвонила в дверь. Ей открыла профессор Галиани. Она ничуть не изменилась: та же любезность, тот же безупречный внешний вид; она идеально вписывалась в обстановку своей ухоженной квартиры. По сравнению с ней Лила почувствовала себя грязной — из-за вони сырого мяса, которая пропитала ее насквозь; из-за простуженного горла; из-за температуры, заставлявшей путаться мысли и чувства; из-за своего плохо воспитанного ребенка, что-то канючившего на диалекте.

— Надя дома? — спросила она грубо.

— Нет, ее нет.

— Когда она вернется?

— К сожалению, не знаю. Может, через десять минут, а может, через час — она мне не докладывает.

— Можете ей передать, что ее искала Лина?

— У вас что-то срочное?

— Да.

— А мне не хотите рассказать?

Что рассказать? Лила отвела взгляд от синьоры Галиани и скользнула им ей за спину. Увидела старинную мебель и люстры, огромные книжные шкафы, поразившие ее еще в первый раз, бесценные картины на стенах. Вот мир, о котором грезил Нино, прежде чем связался со мной, думала она. Это совсем другой Неаполь, но что я о нем знаю? Ничего. Мне никогда в нем не жить, ни мне, ни Дженнаро. Так пусть он рухнет, пусть его пожрет огонь и засыплет пепел, пусть его затопит горящая лава!

— Нет, спасибо, мне надо поговорить с Надей, — ответила она наконец. Пора было прощаться: зря только сюда тащилась. Но от нее не укрылось недовольство, с каким профессор говорила о своей дочери, и потому она вдруг совсем другим, легкомысленным тоном сказала: — Знаете, а я у вас уже была, несколько лет назад, на вечеринке. Помню, ждала бог знает чего, а оказалось, тут такая скукотища — я еле до конца дотерпела.

Что-то в Лиле понравилось синьоре Галиани, возможно, ее откровенность на грани невежливости. Лила назвала мое имя, и профессор обрадованно воскликнула: «Ах да, Греко! Она совсем пропала, видно, успех ударил в голову». Она пригласила Лилу с сыном в гостиную, где играл ее внук, светловолосый мальчишка, которому она строго приказала: «Марко, поздоровайся! Это наш новый друг!» Лила в свою очередь подтолкнула вперед сына: «Дженнаро, иди поиграй с Марко», а сама расположилась в старом удобном кресле и продолжила говорить о той давней вечеринке. Профессор с сожалением заметила, что напрочь о ней забыла, зато Лила помнила все. Она призналась, что провела тогда один из худших вечеров в своей жизни, прислушиваясь к умным разговорам, из которых ничего не поняла. «Я была жутко темная и неотесанная, — воскликнула она с показной веселостью, — а сейчас стала еще хуже!»

Галиани поражалась ее искренности, удивительной непринужденности, прекрасному итальянскому и тонкой иронии. Я допускаю, она подпала под влияние той неуловимой силы, завораживающей и в то же время пугающей, которой обладала Лила и против которой, как против пения сирены, не мог устоять никто. Их беседа прервалась лишь тогда, когда Дженнаро стукнул Марко, выругался на диалекте и вырвал у него из рук зеленую машинку. Лила вскочила с кресла, схватила сына за руку, которой он только что ударил другого ребенка, и несколько раз с силой хлестнула по ней. Профессор Галиани спокойно сказала: «Не переживайте, это же дети», но Лила отругала сына и заставила вернуть игрушку. Марко плакал. Дженнаро, не проронив ни слезинки, с пренебрежением швырнул в него машинку. Не сей раз Лила наградила его затрещиной.

— Пойдем, — нервно бросила она.

— Что вы? Посидите еще немного.

Лила снова села.

— Он не всегда такой.

— Он у вас замечательный! Правда ведь, Дженнаро, ты очень хороший и послушный мальчик?

— О нет, он совсем не послушный. Но он умненький. Такой маленький, а уже умеет читать, пишет все буквы, и заглавные, и строчные. Дженна, покажешь синьоре, как ты читаешь?

На красивом стеклянном столике лежал журнал; Лила взяла его и показала сыну первое попавшееся слово на обложке: «Ну-ка, прочитай, что тут написано». Дженнаро замотал головой, мать шлепнула его и грозно повторила: «Читай, Дженна!» Мальчик начал нехотя разбирать буквы: «п-р-е-д», но отвел глаза и с завистью уставился на машинку Марко. Тот крепко прижал ее к груди, ухмыльнулся и с легкостью прочитал: «предназначение».

Лила помрачнела и окинула внука профессора Галиани недовольным взглядом.

— Как он хорошо читает.

— Только потому, что я провожу с ним много времени. Его родителей вечно нет дома.