Она проснулась в пять утра, вся в поту — температура спала. Студентов возле заводских ворот не было видно, зато фашисты заявились. Они приехали на тех же машинах, что и вчера; Лила узнала их рожи. Теперь они выкрикивали лозунги и раздавали листовки. Дело пахло новой дракой, и Лила, сунув руки в карманы пальто, быстрым шагом шла к воротам, надеясь, что успеет в них скользнуть, пока не началась стычка. Но вдруг перед ней вырос Джино.

— Ты читать-то еще не разучилась? — спросил он на диалекте, протягивая ей листовку.

— Я-то нет, а ты когда научился? — ответила она, не вынимая рук из карманов.

Она попыталась его обойти, но Джино впихнул ей в карман листовку, ногтем оцарапав ей руку. Лила скомкала ее и выбросила.

— Не годится даже задницу подтирать.

— А ну подними! — приказал сын аптекаря, мертвой хваткой вцепившись ей в руку. — Подними и послушай меня. Вчера вечером я спросил у твоего рогоносца-мужа, можно ли мне тебе накостылять, и он мне разрешил.

Лила впилась в него взглядом:

— Значит, чтобы мне накостылять, ты бежишь спрашивать разрешения у моего мужа? А ну отпусти руку, сукин сын!

В этот момент рядом появился Эдо, но вместо того, чтобы с безразличным видом пройти мимо, он против всякого ожидания остановился:

— Чего он к тебе пристал, Черу?

Дальнейшее произошло молниеносно. Джино ударил Эдо кулаком в лицо, и тот повалился на землю. Сердце у Лилы опять забилось где-то в горле, и все вокруг закружилось с невообразимой скоростью. Она подняла камень, крепко сжала его в руке и изо всех сил запустила в сына аптекаря. Джино толкнул Лилу, и она отлетела к фонарному столбу. Эдо пытался подняться. В эту минуту по грунтовой дороге, вздымая пыль, подъехала еще одна машина. Лила узнала ее: эта развалюха принадлежала Паскуале. Все ясно, поняла Лила: Армандо послушался ее, как, очевидно, и Надя — они люди воспитанные, а Паскуале решил ввязаться в бой. Дверца открылась, из машины выскочили, включая самого Паскуале, пятеро парней. Это были рабочие со стройки, и они принялись охаживать фашистов сучковатыми дубинками: уверенно и методично, один точный удар, и противник сбит с ног. Лила заметила, что Паскуале надвигается на Джино, который стоял в паре шагов от нее, подбежала к нему, обеими руками схватила его за локоть и со смехом крикнула: «Беги давай, не то прибьют!» Но Джино не побежал; еще раз толкнув Лилу, он бросился на Паскуале. Лила помогла Эдо подняться и потащила его во двор, что было нелегко: он был тяжеленный, да еще дергался от боли и сыпал проклятиями. Немного успокоился он, лишь увидев, как Паскуале ударом дубинки повалил Джино на землю. Вокруг кипела драка: противники, плюясь и изрыгая ругательства, швыряли друг в друга всем, что могли подобрать с земли. Джино валялся без сознания. Паскуале с еще одним парнем, одетым в майку и заляпанные известкой широкие синие штаны, устремились во двор к будке Филиппо, который от ужаса заперся. Они выбили в будке стекла, но тут, заглушая их похабную ругань, послышался вой полицейской сирены. Лилу охватило радостное возбуждение. Да, думала она, если тебя пугают, напугай их сам, по-другому нельзя. Отвечай ударом на удар; ты у меня что-то отнял, я отниму твое у тебя; как вы со мной, так и я с вами. Паскуале и его ребята запрыгнули в машину; фашисты бросились к своим, волоча бесчувственное тело Джино; вой сирен слышался все ближе; Лила почувствовала, что ее сердце сжалось, как пружина в заводной игрушке, и поняла, что ей срочно нужно присесть. Войдя в здание завода, она без сил опустилась прямо на пол, прислонившись спиной к стене, и постаралась успокоиться. Тереза, толстуха лет сорока из разделочного цеха, смывала с лицо Эдо кровь.

— То чуть ухо ему не оторвала, а то вон спасать его кинулась, — насмешливо сказала она Лиле. — Что ж ты его там не бросила?

— Он помог мне, я — ему.

— Ты что, правда ей помог? — изумленно спросила она Эдо.

— Еще не хватало, чтоб какой-то чужак ее бил. Я и сам справлюсь! — пробормотал он.

— Видали Филиппо? В штаны наложил со страху! — засмеялась Тереза.

— Так ему и надо, — проворчал Эдо. — Жаль, что ему только будку помяли.

Тереза обернулась к Лиле и, хитро сощурившись, спросила:

— Признавайся, это ты позвала коммунистов?

«Она что, шутит? — подумала Лила. — Или вынюхивает, чтобы донести хозяину?»

— Нет, — ответила она. — Зато я знаю, кто позвал фашистов.

— Кто же?

— Соккаво.

Паскуале пришел к ним вечером, после ужина, хмурый, и позвал Энцо на заседание ячейки Сан-Джованни-а-Тедуччо. Лиле удалось перекинуться с ним наедине всего парой слов.

— Ты спятил? Что это вы устроили утром?

— Что надо, то и устроили.

— И твои друзья не возражали?

— Какие друзья?

— Надя с братом.

— Разумеется, не возражали.

— Но сами предпочли отсидеться дома…

— А кто тебе сказал, что они сидели дома?

Он был не в настроении, словно утреннее столкновение высосало из него все силы, даже его обычная жажда деятельности слегка угасла. Он даже не позвал Лилу на собрание, пригласив одного Энцо, чего никогда не бывало: позднее время, плохая погода и необходимость тащить с собой Дженнаро никогда его не останавливали. Может, у них намечались очередные мужские разборки. А может, он злился на нее за то, что своим отказом от борьбы она выставила его в дурном свете перед Надей и Армандо. И конечно, ему не понравилось, каким тоном она говорила с ним об утренних событиях. «Он думает, — размышляла Лила, — что я не понимаю, почему он накинулся на Джино и хотел проломить голову охраннику. Все мужчины, и добрые, и злые, уверены, что за любой такой подвиг им полагается место в иконостасе, как святому Георгию, сразившему змея. Он считает меня неблагодарной: он за меня отомстил, а я ему даже спасибо не сказала».

Паскуале с Энцо ушли, а она, лежа в постели, допоздна читала брошюры о рабочих профсоюзах, которые некоторое время назад дал ей Паскуале. Чтение помогло ей вернуться к будничным проблемам, отвлекло от страха перед мертвой тишиной в доме, неконтролируемым сердцебиением и вспыхивавшими в сознании искаженными образами действительности. Несмотря на усталость, она успела много прочитать и узнала много нового и интересного. Ей хотелось обсудить прочитанное с Энцо, но его все не было. Дженнаро мерно посапывал рядом, и под это гипнотическое сопение она и сама вскоре уснула.

На другое утро Эдо и Тереза встретили Лилу с осторожным дружелюбием. Лила не только не оттолкнула их, но и с другими рабочими повела себя приветливо. Она сопереживала тем, кто жаловался, с пониманием выслушивала тех, кто ругался, и соглашалась с теми, кто возмущался порядками на заводе. Разговаривая простыми словами, она помогала остальным осознать, что у них общие интересы и общий враг. На протяжении следующих дней ей удалось сблизиться с Эдо, Терезой и их компанией, по-прежнему представленной меньшинством: во время обеденного перерыва они собирались вместе и шепотом обсуждали свои проблемы. Лила обладала даром убедить других в том, что решение предлагает не она, а они сами. Группа ее сторонников росла; рабочим было приятно слышать, что их требования вполне законны и должны быть немедленно исполнены. Лила объединила претензии рабочих разделочного, морозильного и варочного цехов и, к собственному удивлению, обнаружила, что они взаимосвязаны: то, что творилось на одном этапе производства, влияло на все остальные, а все вместе сплеталось в единую цепь эксплуатации. Она составила подробный перечень проблем со здоровьем, вызванных плохими условиями труда: травм, заболеваний суставов и легких. Она собрала достаточно доказательств того, что предприятие находится в неудовлетворительном состоянии: санитарные нормы постоянно нарушаются, в производстве используется просроченное сырье, часто сомнительного происхождения. Когда она рассказала об этом Паскуале и показала ему свои заметки, он, несмотря на свой обычный скептицизм, от удивления разинул рот. «Я в тебе и не сомневался!» — воскликнул он и организовал ей встречу с неким Капоне, секретарем Палаты труда.