— Ты что сделал, сука! — встревожилсяБреме. — Вот подонок, а!

— Иди и возьми нашу машину со стоянки, — предложилРот, — а я его здесь постерегу.

— У меня у нему еще должок, — заметил Бреме ибольно ударил Кохана пистолетом по лицу. Из рассеченной губы пошла кровь.

— Теперь лучше, — сказал Бреме.

Он отправился за своим автомобилем, а Кохан стал лихорадочноподбирать варианты. Нужно выбросить на пол квитанцию об оплате машины настоянке. Может, она все-таки это поймет. Он так и сделал.

Рот ничего не заметил. Через несколько минут к ним подъехалБреме на новеньком серебристом «Фольксвагене».

— Садись в мой автомобиль, — приказал он, —только, пожалуйста, будь осторожен. И не нервируй нас.

Кохан вышел из автомобиля, пересаживаясь в машину Бреме. Ротпрошел следом и снова сел позади него. Ехали они недолго, минут десять —пятнадцать. Кохан лихорадочно вертел головой по сторонам, пытаясь запомнить,куда именно его везут.

— Не верти головой, — Рот понял наконец, в чемдело, — и не пытайся запомнить, куда мы тебя везем. Ты напрасно считаешь,что сумеешь оттуда вернуться. Там тебя ждет сюрприз.

— Дурак, — презрительно сказал Кохан, — я ужедавно понял, на кого вы работаете. Вы ведь бывшие восточные немцы. И здесь высразу отличаетесь своим идиотизмом.

Рот обиженно засопел, а Бреме, наоборот, радостнозаулыбался.

— Ты нам свои познания не демонстрируй. Срок получишьпожизненный. Мы на тебя натравим всю полицию ФРГ, небось приехал по подложнымдокументам. Я ведь честно предупреждаю.

Оставалось надеяться, что Марина поймет его послание исумеет вычислить эту машину.

— Я хочу спать, — сказал Кохан, когда они,выбравшись из машины, ушли в какое-то недостроенное здание.

— Не торопись Андреас, — услышал он знакомый голоси резко обернулся.

О том, как его на самом деле звали, могли знать тольконесколько человек. Но голос! Голос был слишком знакомый. Это был УльтрихКатцер. Кохан в этом уже не сомневался. И поэтому, даже не глядя туда, откудапослышался голос, сказал:

— Здравствуй, Ульрих. Я всегда подозревал, что тыслишком любишь жизнь и не уйдешь просто так. Кажется, вместо тебя на дне каналапохоронили кого-то другого.

Это был действительно Ульрих Катцер. В руках он держалпистолет. И неприятно улыбался старому знакомому.

— Здравствуй, Андреас, — назвал подлинное имяАльфреда Кохана.

— Добрый вечер, — ответил Кохан.

Пленившие его мужчины провели подопечного в большую комнатуи приковали наручниками к трубе, заставив высоко поднять руки.

— Кажется, ты здесь неплохо устроился, —усмехнулся Кохан.

— Не лучше, чем ты, — возразил Катцер, — ятак и думал, что вы полезете к Монаху. Вы еще не знаете, как правы были нашипсихологи. Пауль оказался настоящим святошей. Все мои попытки как-то наладить сним контакт оканчивались одинаково. Он просто вешал трубку телефона. Цехлин ужестал гражданином ФРГ и решил выйти из игры. У него есть все, что нужночеловеку: любящая жена, хорошая семья, работа, дети. И как можно заставить егоработать на уже несуществующее государство?

— Мы пока еще существуем, — возразил Кохан.

— Доживаем последние дни, — Катцер махнул рукой.

Бреме и Рот внимательно слушали разговор между бывшимиколлегами-разведчиками.

— Все было ясно уже в середине восьмидесятых, —сказал, криво улыбаясь, Катцер, — а когда Горбачев окончательно решилсдать республику, нас уже ничего не могло спасти. Хонеккер слишком медлил среформами. А Эгон Кренц оказался маленькой немецкой копией Горбачева. Болтун ипустомеля. Так мы и проговорили наше государство.

— Почему ты убил Клейстера?

— Догадался, — усмехнулся Катцер. — А что мнебыло делать? Как я могу исчезнуть из Восточного Берлина? Только заменив свойтруп чужим телом. И я его заменил. Тогда, в ноябре, ты сидел в своей Америке, ау нас уже ломали Стену и кричали, что всех офицеров нужно на виселицу, что мывсе убийцы.

— Ты действительно убийца.

— Не нужно, — поморщился Катцер, — моралистиз тебя не получится. Ты ведь уже после этого получил три миллиона долларов насвои мелкие расходы.

Услышав эту сумму, Бреме и Рот переглянулись. Они впервыеслышали про такие деньги.

— Три миллиона, — повторил Катцер, — тыполучил три миллиона долларов и поехал жить в Аргентину. Какую пользу ты могтам принести бывшей стране, я не знаю. Но ты считался элитным разведчиком, итебе выделили такие деньги. Тогда все еще верили, что можно исправить ситуацию,что Советский Союз нам поможет. А теперь, спустя полгода, мы все окончательнопоняли, что оказались в дерьме.

Кохан ничего не сказал.

— В дерьме, — повторил воодушевленный егомолчанием Катцер, — я ведь нам тоже хочется пожить, погулять, получитьдолю тех денег, которые выделили тебе. В конце концов, это даже непорядочно. Тысидишь в Аргентине на своих миллионах, а мы нищенствуем в новой Германии. Гдесправедливость? Причем если поймают тебя, то ты, в худшем случае, получишьобщественное порицание за то, что был разведчиком другой стороны. А что будет сэтими ребятами, ты представляешь? Они ведь работали на «Штази», — онпоказал на своих подручных.

— Что ты хочешь? — спросил наконец Кохан.

— Денег, — сказал Катцер, — и информацию, чтотоже — деньги. Агенты нужны будут всегда. Поэтому тебе и приказали осесть вЮжной Америке. А это значит, что ты знаешь всех осевших там наших людей. Этозначит, что там оставлена целая сеть нашей агентуры, о которой ты многое можешьрассказать. Это ведь очень хорошая информация. И мне она тоже очень нужна. Яведь не прошу тебя рассказывать об агентуре в Западной Германии. Их фамилии иклички я знаю получше тебя. А вот в Америке лучше знаешь ты. И самое главное,что ты сидишь на деньгах. И, судя по всему, уже нашел себе новых хозяев.

— В каком смысле? — спросил Кохан.

— А эта фрау, рядом с тобой, кто она? Только не ври,что она твой секретарь. Ты прилетел из Аргентины без нее, это я проверил.Интересная женщина. Но, кажется, русская. Ты решил не менять веры, Кохан? Или тывсе-таки переметнулся?

— Ты болен, Катцер, — спокойно сказал Кохан, тебенужно лечиться.

— Договорились. Но только я сначала пропишу тебе свойкурс лечения. Тебя будут поджаривать до тех пор, пока ты не вспомнишь каждогонашего агента в Америке. И пока не подпишешь чек на два миллиона. Обративнимание на мое благородство. Я ведь не прошу все твои деньги. А только двамиллиона. Это, по-моему, справедливо.