— Никто не подтвердил, что у него была лейкемия. Он начал терять в весе и страшно похудел. В конце он весил сто пятьдесят пять фунтов. Ходячий скелет.

— Из-за болезни… Неужели он так похудел?

— Все дело в двадцати пяти сеансах электрошока, Руперто, и тысячах таблеток. Если бы не это, он скорее всего до сих пор был бы жив, как и вы или Торибио. Но его погубили, превратили в ничтожество, и я вряд ли ошибусь, если предположу, что за этим курсом лечения стояло ФБР. Они хотели вывести его из игры, потому что Хемингуэй что-то знал, потому что они думали: он что-то знает… Сейчас уже ни для кого не секрет, что люди из ФБР действительно его преследовали. Глава этого ведомства ненавидел его и однажды даже распустил слух, будто Хемингуэй гомосексуалист.

— Брехня!

— Так что самое худшее, что может произойти с ним сейчас, — это если ему припишут убийство того типа… Ну так как, Руперто, спасем его или потопим?

Старик снова вытер слезы, заливавшие ему лицо, но на сей раз в этом движении чувствовалась усталость. Конде ощутил себя последним мерзавцем: какое право он имел лишать старика его лучших воспоминаний? Между прочим, он ушел из полиции в том числе и для того, чтобы не приходилось прибегать к подобным недостойным методам.

— Папа был для меня самым дорогим человеком на свете, — произнес Руперто, и его голос вдруг сразу будто состарился. — С тех пор, как я с ним познакомился, и до сегодняшнего дня он был, что называется, моим кормильцем, и за это я могу быть ему только благодарным.

— Разумеется.

— Я не знаю, кто убил этого гребаного типа, который забрался в усадьбу, — продолжил старик, не глядя на своих собеседников: он говорил так, словно обращался к кому-то далекому, возможно — к Богу. — Я никогда его об этом не спрашивал. Но когда Торибио постучался ко мне в три часа ночи и сказал: «Собирайся, Папа прислал меня за тобой», я не раздумывая отправился в усадьбу. Рауль и Каликсто рыли яму, а Папа стоял рядом со своим большим фонарем в руке. Он был немного озабочен, но не перепуган, это уж точно. И четко знал, кто и что должен делать.

«Тут возникли кое-какие сложности, Руперто. Но больше я тебе ничего не могу сказать. Ты меня понял?»

«И не надо, Папа».

Точно так же он ничего не объяснил и Торибио, а вот Раулю, по-моему, рассказал. Рауль ведь был ему как родной сын. И еще я знаю, что Каликсто было известно обо всем, что произошло в ту ночь.

«Помогите выкопать яму», — сказал нам Папа.

Мы с Торибио взялись за лопаты. Потом я и Каликсто как самые сильные притащили труп. Он был просто неподъемный. Лежал завернутый в покрывало у входа в библиотеку. С грехом пополам мы перенесли его к яме и сбросили вниз. Папа кинул еще туда бляху этого типа.

«Рауль и Торибио, закапывайте яму и восстанавливайте все как было. Только побыстрее, а то скоро рассветет и здесь появятся Долорес с садовником. Каликсто и Руперт пойдут со мной».

Мы втроем вернулись в дом. На полу, в том месте, где лежал мертвец, виднелось пятно крови, уже начавшее подсыхать.

«Руперт, подотри здесь, а я пока поговорю с Каликсто».

Я принялся отмывать кровь, и это оказалось непростым делом, но в конце концов я справился. Папа с Каликсто в это время беседовали в библиотеке, причем разговаривали очень тихо. Я видел, как Папа передал Каликсто чек и какие-то бумаги.

«Уже кончил, Руперт? Хорошо, иди-ка сюда. Заводи «бьюик» и поезжай с Каликсто и Торибио на пристань. Там возьмешь «Пилар», отвезешь Каликсто в Мериду и сразу же вернешься. А это выбросьте в море».

Папа взял автомат и долго глядел на него. Ему было тяжело с ним расставаться. Это было любимое оружие Гиги, его сына.

«Придется придумать какую-нибудь историю для Гиги».

— Так вот в чем дело! — воскликнул Конде. — Я видел этот автомат на снимке. Его как раз и держал в руках сын Хемингуэя.

— Он был маленький и простой в обращении, — подтвердил Руперто.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Папа завернул его в скатерть вместе с черным пистолетом, по-моему, тридцать восьмого калибра, и вручил сверток Каликсто.

«Езжайте, пока не рассвело».

Он похлопал меня по шее, вот так, а Каликсто он протянул руку и сказал что-то, но я не расслышал.

«Сукин сын получил по заслугам, Эрнесто».

Каликсто бы единственный среди нас, кто называл его Эрнесто.

«Наконец-то исполнится твоя мечта. Наслаждайся жизнью в своем Веракрусе. А я тебе дам знать, если влюблюсь в какую-нибудь кубинку…»

Вот и все, что сказал ему Папа. Когда мы вышли в сад, Рауль и Торибио уже закончили, и мы втроем уехали на «бьюике». Я выполнил то, о чем он меня просил, и отвез Каликсто в Мериду. По дороге Каликсто выбросил «томпсон» с пистолетом в море, а скатерть не потонула и все качалась на волнах, пока мы не потеряли ее из виду. Когда на следующий день вечером я вернулся и приехал в усадьбу, чтобы поставить в гараж «бьюик», Рауль сообщил мне, что Папа уже уехал в аэропорт, но перед отъездом просил передать кое-что мне и Торибио.

Руперто сделал паузу и швырнул сигарный окурок в сторону реки:

— Он сказал, что любит нас так, как если бы мы были его сыновья, и верит в нас, потому что мы мужчины… Папа умел говорить вещи, вселявшие в тебя гордость, ведь верно?

* * *

Масаи часто говорили, что один человек ничего не стоит. Более того, за века сосуществования с коварной саванной они твердо усвоили, что один человек, без своего копья, стоит еще меньше, чем ничего. Эти африканцы, древние охотники и неистовые бегуны, передвигались группами, не ввязываясь без крайней необходимости в вооруженные стычки, и спали в обнимку со своими копьями, а часто и с кинжалом у пояса, ибо их бог равнин тоже берег береженых. Образы людей, беседующих вокруг костра с копьями в руках под черным беззвездным небом, молнией промелькнули в его мозгу, который без особых затруднений перешел от сна к бодрствованию, когда ему удалось наконец сфокусировать свой взгляд через запотевшие стекла очков и он обнаружил, что неизвестный держит в руках трусики Авы Гарднер и револьвер двадцать второго калибра.

Незваный гость не двигался с места, рассматривая его, словно не понимал, как это он вдруг сумел пробудиться. Это был такой же рослый и плотный мужчина, как сам писатель, и почти того же возраста, хотя дышал он тяжело, то ли от страха, то ли из-за огромного живота. На нем была черная шляпа с узкими полями, темный костюм и такой же галстук, белая рубашка. Ему не нужно было показывать свой жетон, чтобы окружающие поняли, кто перед ними. Убедившись, что это полицейский, а не вульгарный налетчик, писатель испытал некоторое облегчение, с досадой отметив про себя, что вначале он все-таки испугался. Не вставая, он снял очки и протер стекла уголком простыни.

— Вам лучше не двигаться, — произнес незнакомец, успевший развернуть револьвер и бросить на пол черные трусики. — Я не хочу проблем. Не создавайте мне проблем, прошу вас.