— Ах, вот как! — воскликнул он, вновь надевая очки. Потом сел в кровати, стараясь выглядеть спокойным. Пришелец сделал шаг назад, но как-то неловко. — Вламываетесь в мой дом и говорите, что не хотите проблем?

— Мне всего-навсего нужен мой значок и пистолет. Скажите, где они, и я уйду.

— О чем это вы?

— Не прикидывайтесь идиотом, Хемингуэй. Я был пьян, но не настолько же… Я потерял их где-то внизу. И заткните глотку этому проклятому псу.

Незнакомец начал нервничать, и Хемингуэй понял, что в таком состоянии он может стать опасным.

— Я должен встать, — сказал он и показал свои руки.

— Вставайте и заткните глотку собаке.

Он всунул ноги в мокасины, стоявшие у кровати, и пришелец, по-прежнему не выпуская из руки револьвера, отодвинулся в сторону, чтобы пропустить его в гостиную. Проходя мимо него, он ощутил кислый запах пота и страха, который, однако, был не в состоянии перебить запах перегара. Он старался не смотреть в сторону углового книжного стеллажа, но был уверен, что «томпсон» на месте, хотя и решил, что прибегать к нему нет необходимости. Открыв окно в гостиной, он свистом подозвал Черного Пса. Тот тоже явно нервничал и завилял хвостом, услышав его голос.

— Хватит, Черный… Угомонись, ты уже показал, какой ты прекрасный пес.

Все еще ворча, собака встала на задние лапы и, навострив уши, заглянула в окно.

— Все, замолчи, — сказал он и погладил ее по голове.

Когда он вернулся, полицейский встретил его более благожелательно. Похоже, его гость успокоился, и это было к лучшему.

— Отдайте мне мой значок и мой пистолет, и я уйду. Я не хочу проблем с вами… Можно?

Он указал револьвером на маленький бар между двумя креслами.

— Угощайтесь.

Полицейский подошел к бару, и тут хозяин заметил, что он хромает на правую ногу. Не выпуская револьвер из руки, он открыл бутылку с джином, налил себе полстакана и сделал большой глоток.

— Обожаю джин.

— Только джин?

— И джин тоже. Но сегодня немного перебрал с ромом… Он легко пьется, зато потом…

— Зачем вы пришли ко мне?

Полицейский ухмыльнулся. У него были крупные неровные зубы, желтые от табака.

— Обычное дело. Время от времени мы появляемся здесь, поглядываем, отмечаем, кто приезжает к вам в гости, составляем отчет. Сегодня у вас так тихо, что я не выдержал и перелез через ограду…

Он почувствовал, как его захлестывает волна гнева, сметая последние остатки страха, испытанного при пробуждении.

— Но какого дьявола…

— Не кипятитесь, Хемингуэй. Ничего особенного тут нет. Скажу откровенно, чтобы вы меня поняли: вам нравятся коммунисты, а нам нет. Во Франции, в Испании и даже в Штатах у вас полно друзей среди коммунистов. И здесь тоже. Ваш врач, к примеру. А ведь в этой стране идет война, и во время войны коммунисты могут стать очень опасными. Вроде бы сидят себе тихо, носа не высовывают, но все время начеку, дожидаясь своего часа.

— А я-то какое отношение к этому имею?

— Похоже, пока никакого, что правда, то правда… Но вы много болтаете и, как известно, кое-какие деньжата им передали, не так ли?

— Это мои деньги, и я…

— Ладно, ладно, я пришел сюда не затем, чтобы обсуждать ваши деньги или политические вкусы. Верните мне мой значок и пистолет.

— Не видел ни того, ни другого.

— Должны были видеть. Я потерял их где-то между оградой и бассейном. Обыскал все вокруг — ничего. Должно быть, они выпали, когда я перелезал через забор… Вот взгляните, каков результат.

Полицейский повернулся боком, чтобы он увидел разорванный сзади пиджак.

— Сожалею. У меня нет ваших вещей. А теперь отдайте мне мой револьвер и проваливайте.

Полицейский сделал еще один глоток, поставил стакан на стеллаж и пошарил в карманах в поисках сигарет. Закурил, выпустил дым через нос и закашлялся. От кашля глаза у него увлажнились, и казалось, что он разговаривает сквозь слезы.

— Вы осложняете мне жизнь, Хемингуэй. В декабре я выхожу на пенсию, имея за плечами тридцатилетний стаж службы плюс надбавка за физическое увечье: одна сволочь изуродовала мне колено, видите, во что я превратился… Я не могу сказать, что потерял свой жетон, а тем более пистолет, когда вторгался в ваши частные владения. Понимаете?

— Об этом в любом случае узнают. Когда я сообщу журналистам…

— Послушайте, не надо на меня давить.

— Вам, стало быть, можно, а мне нельзя?

Полицейский замотал головой. Он говорил и курил, не вынимая сигареты изо рта.

— Послушайте, Хемингуэй: я никто, я не существую, я просто номер в гигантском списке. Не осложняйте мне жизнь, прошу вас. Сведения о вас, содержащиеся в архивах, попали туда не по моей вине. Моя работа состоит в том, чтобы приглядывать за вами, и точка. За вами и еще за полутора десятками таких же полоумных американцев, которые разгуливают по этому городу и души не чают в коммунистах.

— Это произвол…

— Согласен. Пускай будет произвол. Поезжайте в Вашингтон и скажите это главному боссу или самому президенту. Это они отдали приказ. Не мне, разумеется. Между ними и мной тысячи начальников…

— И с каких пор за мной следят?

— Откуда я знаю… По-моему, с тридцатых годов. Я-то приступил к своей работе два года назад, когда меня назначили в посольство в Гаване. Будь проклят тот час, когда я согласился приехать в эту дерьмовую страну, вы только взгляните: пот с меня льет градом, здешняя сырость добивает мою коленку, а ром ударяет в голову… У вас столько денег, так какого дьявола вас угораздило поселиться здесь?

— Что вы сообщали обо мне?

— Ничего такого, о чем не было известно и без меня. — Он наконец вынул сигарету изо рта и допил остатки джина. — Куда можно стряхнуть пепел?

Хозяин дома подошел к полкам у окна, думая про себя, как будет нелепо, когда этот тип сунет свою вонючую сигарету в великолепную пепельницу венецианского стекла, подарок старой приятельницы Марлен Дитрих. И тогда он метнул ее в полицейского, но тот, несмотря на свой возраст и толщину, сделал быстрое движение и поймал пепельницу в воздухе.

— Спасибо, — сказал он и ухмыльнулся, довольный своей ловкостью.

— Вы не ответили, что вы сообщали обо мне.

— Да будет вам, Хемингуэй… Вы наверняка знаете, что босс Гувер вас не переваривает, верно? — Казалось, толстяк утомился. Он поднял глаза и посмотрел на часы, показывавшие без десяти два. — Я сообщал то, что всем хорошо известно: кто бывает в вашем доме, чем вы занимаетесь с гостями, сколько среди ваших друзей коммунистов и тех, кто мог бы ими стать. Вот и все. А что касается вашего алкоголизма и всяких некрасивых вещей, относящихся к личной жизни, так все это уже было в вашем досье, когда я приехал на Кубу. К тому же я сам слишком много пью для того, чтобы дурно высказываться о своих коллегах. — И он состроил улыбку.