Неприязненное удивление Эда как ветром сдуло, оговорки стали смехотворными, он почувствовал избавление. И тотчас у него возникло желание продекламировать в ответ что-то свое. Он начал читать, но сразу же запнулся и умолк, а Крузо сидел рядом погруженный в себя, правое веко полуопущено. Эд начал снова, беспомощно схватил блокнот, который уже своим размером вызывал смех, беспомощно взял запечатанную в пластик фотографию, и в конце концов из немоты вырвался вопрос:

– На снимке твоя сестра?

Веко Крузо вернулось в исходную позицию. Он устремил взгляд на снимок. О этот снимок: в самую первую секунду Эд подумал, что смотрит в глаза Г. Но дело было всего лишь в сходстве взгляда и позы худенькой девушки в нелепо нарядном платье, глядевшей на фотографа, голова в белокурых локонах слегка склонена набок, а в уголках губ словно приклеена улыбка. Пластиковая обертка помутнела, лицо под ней как в тумане. Эд разглядел прямые брови, широкие щеки, щеки Крузо…

– С чего ты взял?

– Ну, из-за стихотворения, я подумал, речь о ней… О ней, а может, и о тебе, то есть… Правда замечательно, Лёш.

Впервые он назвал Крузо уменьшительным именем, так вышло само собой.

Крузо не ответил, и Эд пробормотал что-то вроде «Но я, к примеру, пока этого не знаю…» и вымученно засмеялся. Крузо поднял голову, глядя мимо него в ночь, они едва не задевали друг друга ногами. Все это время Эд сидел на табурете у стола, на полметра возвышаясь над своим бесценным гостем. Говорил прямо в стену, говорил с раздавленными насекомыми.

Поднялся ветер, и над кручей, словно далекая канонада, негромко пророкотал гром. Крузо рывком поднялся, Эд и оглянуться не успел, как он схватил его за плечи и перегнул спиной над столиком в открытое окно – да, он спасовал, совсем спасовал, и другой возможности, стало быть, нет…

На самом деле Крузо встал и высунулся в окно, перегнувшись через Эда, так что тому пришлось здорово наклониться вбок, чтобы Крузо не лег на него.

Запах его подмышек, сладковатый, словно перебродивший. Как у старой, высохшей на солнце сосновой коры.

– Патрульный катер.

Лицо Крузо застыло и в свете лампы казалось почти белым.

– Он далеко в море.

Словно сей факт имел какое-то особое значение, Крузо забрал стихи и пошел к двери.

– Спасибо за вчерашнее, Эд, в смысле – за стихи. Я хотел спросить: может, дашь почитать эту книгу?

Сказано будто во сне.

– Я… у меня нет с собой этой книги.

– Буду очень тебе благодарен, если ты кое-что для меня запишешь, то есть… я хочу попросить… Может, вчерашние три-четыре стихотворения?

Засим Крузо исчез из его комнаты, как бы растаял. Последние слова стерли его фигуру.

– Ладно, Лёш, – прошептал Эд.

Без малого полночь. В коридоре начался шум. Эд держал в руке фотографию.

7 ИЮЛЯ

С работой у меня полный порядок, если не считать Рене. Рембо положил в гнездышко новые книги. А Кавалло говорил со мной о Риме! Будто сам уже бывал там. Благодаря Лёшу мне больше не надо ходить на распределения. Он познакомил меня с одним из островных вояк, тот как раз выбрался из Черной Дыры с каской, полной пива. Крузо называет его «добрым солдатом». Это оказался голый парень с пляжа. Я сразу его узнал, но, конечно, ничего не сказал. Рик утверждает, что видел зеленую луну, прямо от буфетной стойки. Я теперь довольно часто помогаю ему с бочками в подвале. Он единственный умеет пользоваться протычкой. Мне нравится там, внизу. В 8 утра проверяю температуру в котле (80 градусов – идеально), а около 11 подкладываю еще угля. Вчера волны были огромные.

Поскольку писал Эд нерегулярно, он мог занять иными записями несколько дней. Конечно, они походили скорее на протокол, но как раз это ему и нравилось. Протокол о прибытии и о том, как он постепенно стал частью команды. А теперь? Как он завел друга. Заведет.

Зажав под мышкой большущий блокнот и новый кусок мыла, закутавшись в полотенце, Эд балансировал по прибрежным камням. Уже несколько дней он каждый свободный вечер навещал свою лисицу. Конечно же это… Волна лизнула прохладой правую ногу, прервала его размышления. Эд невольно улыбнулся. Пожалуй, впервые с тех пор, как явился на остров… Или вообще впервые с тех пор. Он достиг состояния, когда разделение мира, основанное на различиях вроде «живой – неживой» или «говорящий – немой», теряло смысл. Вот так же только близость наделяет нечто существом. И как сквозь зеркало в дом входит новый друг. Эд толком не знал, что делать с этой фразой, так близко от моря размышления давались трудно. Терялись границы, и ты охотно пасовал. Пасовать, доверять, думал Эд… раскройся – и вольешься в эту связь.

Как бы то ни было, лисица принадлежала ему.

Добравшись до лисьего логова, он первым делом смывал с кожи отшельниковский жир. В том месте, где меж камнями был песок, подходил к воде, прохладная кайма обнимала ноги – прекрасное мгновение. Потом он стоял по колено в волнах, что неспешно набегали на берег. Намыливался, нырял и немного отплывал от пляжа. Свои вещи он развешивал на ветвях вырванного с корнями дерева, упавшего с кручи. Вся бухта была усыпана такими скелетами. Диковинно искривленные, они создавали атмосферу заброшенного поля битвы. Одни уже оказались почти в воде, голые и поблескивающие, словно кости в пустыне. Другие еще зеленели, корни висели в воздухе, но каким-то образом они умудрялись продолжать свое растительное существование, не целиком, но отдельными ветвями. Эд восхищался этой борьбой.

– Добрый вечер, старина!

Еще когда он лежал на песке и обсыхал на солнце, у них начинался разговор. Сперва о простых вещах, разбитых тарелках, странных посетителях, экзальтированных выходках Рембо в судомойне. Потом о речах Крузо, о стихах Крузо. Потом о Рене. Лисица призывала его к осторожности. Дурак, но опасный. Эд соглашался. Захлопывал блокнот, прислонял его к камню.

– Ну, старушка, ты где?

Влажный гул с налету ударил в лицо. Эд отпрянул назад, сплюнул – золотисто-зеленое насекомое, которое он мгновенно втоптал в песок. И немедля опять шагнул к пещере. Несколькими быстрыми движениями очистил шкурку своей приятельницы. Она уже целиком посерела, тельце расплющилось, будто хотело исчезнуть в глине. Глаза в неопрятном меху были пусты, однако уши еще стояли торчком, как бы обрамляя слух венком тонких белых волосков.

– Ну, старушка, старая плутовка, – повторил Эд, не разжимая губ. Потом заговорил очень быстро, почти взахлеб: – Знаешь, сперва подъезжает трамвай, но мне не хочется все время начинать с трамвая, в конце концов меня при этом не было… и никогда не будет… на остановке, но одни говорят, они кричали, долго кричали, внимание, осторожно, внимание, что-то такое, ну что кричат через рельсы, а другие говорят, она лежала там, под вагоном, до талии, понимаешь, до талии, голые ноги выглядывали наружу, в начале мая было уже совсем тепло… и совершенно невредимые, даже короткая юбочка не задралась, голые ноги, а третьи говорят, кто-то ее одернул, старая плутовка, одернул юбочку, и она лежала так, словно чинила вагон…