От вымощенной плитами бетонки ответвлялся проселок в сторону залива. На одной из морен стояло светлое двухэтажное здание, почти скрытое тополями. Возвышенность, дом и деревья, издали похожие на кипарисы, напомнили Эду южные пейзажи в картинных галереях.

«Институт источников излучения» – такая табличка косо висела за сетчатым забором возле ворот, краска на ней почти совсем облупилась, только буквы сохранились, или кто-то постарался их подрисовать. Крузо прошагал мимо ворот. Через несколько метров он в своей полувоенной манере сделал упор лежа и подлез под забор. Они подошли к высокому узкому кирпичному строению, нижняя половина которого словно для защиты была окружена заросшей травой земляной насыпью. Стальной дверью и табличкой с черепом и костями оно напоминало старую трансформаторную, только без кабелей.

– Это Башня, – пояснил Крузо.

Окон нет, но все помещение увешано одеялами, которые что-то прикрывали и источали сладковато-сухой запах старой шерсти. Шаги Крузо по стальной лестнице – и тишина. Эд вдыхал пыль, в носу свербело. Он медленно, ощупью продвигался по шерстяному лабиринту, но лестницы наверх не находил.

– Не так-то просто! – крикнул сверху Крузо, похоже очень этим довольный.

Скрытое в Башне помещение походило на молодежную комнату. Лампочка без абажура, свисавшая на шнуре с потолка, тускло освещала пазл из фотографий, текстов и рисунков, между ними красовались постер с портретом Че Гевары и пыльная реклама «вольво-комби» цвета коричневый металлик. Все картинки усеяны мелкими черными пятнышками, будто пораженные какой-то болезнью; Эду казалось, он вот-вот задохнется. Крузо вытащил из стены несколько кирпичей, и в комнату хлынул свежий соленый воздух. Одновременно что-то шевельнулось в противоположном углу, где стояли кровать и шкаф. Должно быть, кошка, подумал Эд. Повсюду на полу разбросаны спальники и одежда.

Справа от похожего на амбразуру отверстия висел большой детский рисунок. Грубая бумага, вероятно оборот обоев, покоробилась и была пришпилена маленькими, воткнутыми в стыки кирпичей гвоздиками. Крузо подтащил шнур с лампой к рисунку и прицепил его к свисающей с потолка проволоке.

Рисунок состоял из трех расположенных одна над другой цветных полос. Блеклые, невыразительные акварельные краски тотчас напомнили Эду унылые рисовальные наборы школьных времен, с неизменно почти закаменевшими красками, которые приходилось размачивать, долго-долго, пока ты не терял терпение и тычком не расплющивал кисточку (кисточки всегда были наперечет, нередко вообще одна-единственная, пригодная для работы) о разноцветные брусочки, именуемые палитрой, так что в результате художественный инструмент становился непригодным. Все детство – сплошная борьба со скверным, устаревшим материалом, борьба, полная злости и чертыханий, но все же в абсолютной невинности. В ту давнюю пору Эду никогда бы в голову не пришло, что виноват не он, что не он сам неумеха. Иначе откуда же все эти беды?

– Это единственная правдивая карта нашего мира, Эд, карта правды, как, наверно, сказал бы ты.

Крузо посмотрел на него. Сделал многозначительную паузу, предоставляя Эду – тот по-прежнему неподвижно стоял посреди комнаты – возможность рассмотреть бумагу поближе. Там виднелось множество водяных клякс с каемками по краям, наверно, стилизованный солнечный закат, подумал Эд, этакий хиддензейский экспрессионизм. Над черной полосой располагалась красная, а еще выше – желтая, желто-красно-черный, и только теперь Эд сообразил, что это перевернутый флаг. Легкий стук – Крузо держал в руках бутылку. Очень медленно, чуть ли не торжественно отвинтил крышку. Эд узнал дешевую марку, из-за синей этикетки прозванную «синяя отрава».

Помимо трех красок на бумаге были и линии, очень тонкие, местами в точности совпадавшие с водяными каемками, и вскоре Эд разглядел границы суши: очертания Рюгена, Узедома, потом Дарс и совсем тоненько, едва заметно, хрупкий контур их собственного острова, морского конька с изменчивой мордой. Повернув раздутую голову на восток, животина держалась вертикально – наполовину на черном, наполовину на красном. Теперь было легко распознать наверху, на желтом, очертания двух королевств – Дании и Швеции. Красный фон меж южными и северными берегами покрывала тонкая сеть едва заметных геометрических соединений, беспорядочно перекрещивающиеся пунктирные и сплошные линии. В целом похоже на раппорт узора для вязания или на выкройки, какие Эд в детстве видел на столе у своей тетушки. Поначалу ему казалось совершенно непостижимой загадкой, как тетушка могла иметь касательство к такого рода чертежам, многократно зашифрованным, похожим на секретные планы…

Крузо кашлянул. Эд невольно перевел дух, чтобы оторвать взгляд от карты. У правого плеча он чувствовал бутылку, прохладную, хотел схватить ее, машинально, как принято среди собутыльников, но Крузо, не выпуская бутылку из рук, посмотрел ему в глаза.

– А теперь слушай меня внимательно, Эд.

С серьезным видом, с каким читал все свои наставления, он сунул Эду бутылку и указал на койку у стены. «Отрава» истребила привкус пыли во рту, и почему-то Эд мог теперь, с койки, куда лучше разглядеть линии на флаге.

Крузо глянул на карту, потом на Эда. Потом опять подошел к нему и забрал бутылку.

– На этом острове, – Крузо показал на Хиддензее, несколько раз кивнул и одновременно покачал головой, проделав этакое круговое движение, – я имею в виду, в этой стране, – он провел по черному участку рисунка донышком бутылки, из которой при этом послышалось громкое, веселое бульканье, – нет ни одной реальной карты. В этой стране, дорогой мой, сдвигают не только реки, дороги и горы, да так, что никто уже и не знает, где в точности находится его дом, нет, здесь двигают и побережья, взад-вперед, они блуждают, как волны… Не перебивай! – вскричал Крузо, подняв бутылку. – Они все здесь бывали, геодезисты, землемеры, даже картографы… посланные хранителями секретной базы данных, они оказывались здесь, среди потерпевших крушение и изгоев… Я слышал их рассказы, Эд, рассказы, от которых волосы встают дыбом. – Он глотнул из бутылки, тыльной стороной руки утер рот. – Расстояния всегда искажены, величина моря ложная, ложный простор, ложный горизонт. От берега до берега, – Крузо ткнул горлышком бутылки сперва в черную, а затем в желтую полосу, перемахнув через красный морской простор, – не может быть так далеко! Если б они, эти карты, соответствовали реальности, Эд, ты бы в жизни не увидел из своей мансардной комнаты Мён, непоколебимые известняковые скалы на его берегу, невинно-белое мерцание, когда утром сидишь на кровати и спрашиваешь себя, зачем ты здесь, что с тобой, собственно, происходит, почему ты очутился именно здесь…

– Никаких почему, – запротестовал Эд, но Крузо протянул ему бутылку, лицо его выражало чистейшую доброту.

– Эта карта, мой дорогой, правдива, именно так, и никуда от этого не денешься.

Эд хлебнул «отравы» и отдал ему бутылку.

– Мён, Мёнские скалы, Гесер… – Крузо принялся перечислять места, обозначенные крошечными крестиками или цифрами.

– Но что это за линии? – Эд попытался пересилить обиду. На кельнерском пляже он успел выслушать множество весьма странных историй. Один человек из окружного города Плауэна положил у своей двери настоящий флаг с гербом из молота, циркуля и лаврового венка, за что его арестовали, увезли с острова и посадили, на долгие годы, как говорят… Но что значит придверный коврик по сравнению с картой правды? – Что означают эти линии, Лёш? Эта выкройка на красном фоне между берегами? – повторил Эд.