Рейбер придумал план ночью. Надо было привезти мальчика обратно в Паудерхед и заставить посмотреть на все то, что он сделал. Учитель надеялся, что, увидев и почувствовав все снова, на том же самом месте, мальчик испытает настоящий шок, и тогда его травма излечится сама собой. Все его подсознательные страхи и побуждения вырвутся наружу, а дядя — его сочувствующий, сопереживающий, все понимающий дядя — будет рядом и все ему объяснит. Он не сказал, что они поедут в Паудерхед. Мальчик думал, что они отправляются на рыбалку. Рейберу показалось, что денек-другой, проведенный в лодке на озере, с удочкой в руках, поможет расслабиться перед столь серьезным экспериментом и позволит ему снять напряжение, как свое собственное, так и Таруотера.

Один раз но дороге на озеро его сбило с мысли внезапное появление нелепой Пресвитеровой мордочки в зеркале заднего вида; она возникла ниоткуда, а затем опять исчезла; малыш попытался перелезть через спинку переднего сиденья к Таруотеру на колени. Мальчик развернулся и, не глядя на запыхавшегося малыша, резко толкнул его обратно на заднее сиденье. Одной из первоочередных задач Рейбер поставил себе объяснить мальчику, что его стремление окрестить малыша — это своего рода болезнь, и явным симптомом выздоровления будет способность посмотреть Пресвитеру в глаза. Рейберу казалось, что если Таруотер сможет смотреть малышу в глаза, можно быть уверенным — свою навязчивую идею окрестить его он рано или поздно преодолеет.

Как только они выбрались из машины, Рейбер принялся внимательно наблюдать за мальчиком, пытаясь понять, что тот чувствует, снова очутившись за городом. Сначала

Таруотер резко вскинул голову и застыл, как будто учуял знакомый запах, который шел по-над озером от соснового бора на том берегу. Под пыльной, похожей на луковицу шляпой его вытянутое лицо живо напомнило Рейберу некий корнеплод, который внезапно выдернули из земли и выставили на свет божий. Таруотер сощурился так, что озеро должно было казаться ему не шире лезвия ножа. На воду он смотрел с неприкрытой враждебностью, весьма для него характерной. Рейберу даже показалось, что, увидав ее, мальчик задрожал. По крайней мере кулаки у него точно сжались, в этом учитель был уверен. Потом взгляд у него стал чуть менее напряженным, и он своим обычным стремительным шагом двинулся, не оборачиваясь, в обход здания.

Пресвитер выкарабкался из машины и уткнулся лицом отцу в бок. Рейбер машинально взял его за ухо и осторожно потрепал, как будто пробежался пальцами по чувствительному шраму от старой раны. Затем он оттолкнул ребенка, взял сумку и направился к дверному проему, закрытому сеткой от насекомых. Дойдя до дверей, он увидел, что Таруотер выходит с другой стороны здания, и ему показалось, что вид у мальчика такой, будто за ним кто-то гонится. Рейбер не мог понять, какое чувство в нем сильнее: жалость, которую он неизменно чувствовал, в очередной раз перехватив этот затравленный взгляд, или злость на то, как мальчик относится к нему самому. Таруотер вел себя так, словно хотел посмотреть, на что способен Рейбер, если вывести его из себя. Учитель открыл дверь и вошел, предоставив мальчикам самим решать, оставаться им на улице или войти за ним следом.

Внутри было темно. Слева он увидел стойку, за которой сидела, поставив локти на столешницу, женщина, полная и простоватая на вид. Он поставил сумки на пол и назвал свою фамилию. Она смотрела прямо ему в глаза, но ему показалось, что глядит она куда-то сквозь него. Он оглянулся. В нескольких футах от него Пресвитер, открыв рот, уставился на женщину.

— Как тебя зовут, сладенький?

— Его зовут Пресвитер, — резко сказал Рейбер. Его всегда раздражало, когда кто-то пялился на малыша.

Она с пониманием покачала головой.

— Полагаю, вы привезли его сюда, чтобы дать матери немного отдохнуть, — сказала она. В ее глазах светились любопытство и сочувствие.

— Я все время с ним, — сказал он и, не сдержавшись, добавил: — Мать его бросила.

— Не может быть, — выдохнула она, — хотя, вообще-то, женщины тоже всякие бывают. Только я бы такого никогда не оставила.

«Ты даже глаз от него оторвать не можешь», — раздраженно подумал он и принялся заполнять карточку. Потом, не поднимая головы, спросил:

— Можно взять напрокат лодку?

— Для отдыхающих бесплатно, — сказала она. — Только если кто утонет — сами виноваты. А он? Сможет он сидеть в лодке смирно?

— С ним еще никогда ничего не случалось, — пробормотал он, закончил заполнять карточку и протянул ей. Она прочитала, подняла глаза и уставилась на Таруотера. Он стоял в нескольких футах от Пресвитера, засунув руки в карманы и низко натянув шляпу на лоб, и с подозрением озирался вокруг. Женщина нахмурилась.

— А этот мальчик — он тоже ваш? — спросила она, указывая на него карандашом, как будто это не укладывалось у нее в голове.

Рейбер понял: она подумала, что он нанял мальчика в качестве проводника.

— Ну конечно, он тоже мой, — быстро ответил он таким голосом, что мальчик не мог не услышать. Он хотел, чтобы до Таруотера дошло: есть человек, которому он нужен, вне зависимости от того, хочется ему этого или нет.

Таруотер поднял голову и уставился на женщину так же пристально, как она смотрела на него. Затем он широкими шагами подошел к стойке и очутился с ней лицом к лицу.

— Что значит — «тоже ваш»? — требовательно спросил он.

— Ну, его, — ответила она, отпрянув. — По тебе совсем не скажешь, что ты его. — Потом она нахмурилась, словно при более детальном рассмотрении ей удалось обнаружить между Рейбером и Таруотером необходимое сходство.

— Ну, так я не его, — сказал он, вырвал у нее карточку и прочитал. Рейбер написал там: «Джордж Ф. Рейбер, Фрэнк и Пресвитер Рейберы» и адрес. Мальчик положил карточку на стол и взял ручку, вцепившись в нее настолько сильно, что кончики пальцев покраснели. Он зачеркнул имя Фрэнк и под ним тщательным стариковским почерком стал писать что-то другое.

Рейбер беспомощно посмотрел на женщину и пожал плечами, словно пытаясь сказать: «Проблем у меня хватает»,— однако вместо спокойного жеста у него получилась какая-то дикая нервическая дрожь. Он с ужасом почувствовал, что у него задергался уголок рта. Его вдруг охватило предчувствие, что поездка обречена на провал и что если он хочет спасти собственную жизнь и собственный рассудок, то надо уезжать отсюда немедленно.

Женщина протянула ему ключ и, смерив его подозрительным взглядом, сказала:

— Вам вон туда, вверх по лестнице, четвертая дверь справа. Вещи отнесете сами, у нас тут носильщиков нет.

Он взял ключ и нетвердой походкой стал подниматься по лестнице. На полпути он остановился и, попытавшись собрать воедино остатки былой уверенности в себе, сказал:

— Захвати вон ту сумку, Фрэнк, когда пойдешь наверх. Мальчик как раз дописывал на карточке свое эссе и на эти слова никак не отреагировал.

Женщина с любопытством следила за тем, как Рейбер поднимается по лестнице, пока тот совсем не исчез из виду. Когда его ноги оказались на уровне ее глаз, она заметила, что один носок у него коричневый, а другой серый. Его ботинки не казались изношенными, но летний креповый костюм выглядел так, будто Рейбер никогда не снимал его на ночь. Ему бы явно не помешало сходить к парикмахеру, и взгляд тоже был какой-то странный — как будто в электрической распределительной коробке заперто что-то человеческое и рвется наружу. «У этого наверняка со дня на день ожидается нервный срыв, — сказала она себе, — поэтому он сюда и приехал. — Потом она обернулась. Взгляд ее зацепился за обоих мальчиков, которые за все это время так и не сдвинулись с места. — Н-да, — подумала она, — эти кого хочешь доведут до нервного срыва».