себя, а теперь вот он видит, на кого можно оставить своих братьев. Спорить со старым атаманом в вольнице никто не стал. На тот момент Эливерт успел заработать себе такой авторитет в Лэрианоре, что оспаривать его право быть главой вольницы никто не посмел.

Но прежде чем это случилось, он всё-таки отправился в Эсендар, вопреки всем возражениям Миланейи и собственному голосу рассудка. Это случилось только через год.

К тому времени Ворон оправился от ран. И уже давно проживал в небольшом домишке отдельно от Миланейи. И, кажется, они оба вздохнули от этого с облегчением.

Хоть, признаться честно, в тот день, когда она предложила ему переселиться, вышло всё не очень-то красиво.

Зима только началась, в Лэрианоре готовились встречать Солнцестояние. Ворон уже не лежал бревном всё время, но здоровым его тоже назвать было нельзя. Каждый день Миланейя колдовала над ним со своими зельями и травами. И вдруг она заявила это небрежное:

– Знаешь, тут совсем недалеко есть дом. Пустой. Там давно никто не живёт. Ты бы туда перебрался… А, когда надо, будешь ко мне приходить. Или я тебе зелья приносить буду. Ты ведь уже можешь без моего ухода обходиться? Боюсь, ты нескоро ещё окрепнешь полностью. Не держать же тебя здесь целый год!

– Надоел, стало быть? – скривился Ворон.

На душе отчего-то стало пакостно и горько. Понимал, что вроде всё правильно. Не дело разбойнику в её доме жить. Она – целительница, бессмертная лэгиарни, дочка Старшего, целомудрие хранит, а он – шантрапа, такому подле неё не место.

Но стало вдруг обидно, что вот так выпроваживает. И повода ведь не было. С тех пор, как Миланейя его отчитала за тот первый и последний поцелуй, он себе руки распускать не позволял, хоть иногда хотелось невыносимо. Да, он держался. Но она наверняка чувствовала это напряжение, ловила на себе его пристальные голодные взгляды. Она не могла не замечать. Женщины всегда чувствуют такое.

Её слова задели за живое, и с языка невольно сорвался ехидный вопрос:

– Боишься, что я не сдержусь? Так ведь снасильничать не смогу. Силёнок не хватит. Или опасаешься сама не сдержаться, а? Вдруг терпежа не хватит, забудешь обеты свои…

Договорить не успел. Звонкая пощёчина ожгла лицо.

– Прости! – хмуро бросил он, опустив глаза. – Хочешь, чтобы ушёл – уйду. Навязываться не стану…

И, лишь оказавшись в одиночестве в чужой брошенной хижине, Ворон понял, как права была Миланейя. Давно следовало уйти. Так правильно, так легче.

Быть рядом и не сметь даже коснуться – это со временем стало невыносимо. Он шёл на поправку, боль отступала, в тело возвращалась жизненная сила. И прекрасная целительница вызывала всё больше желания. Но она по-прежнему держалась на расстоянии. От этого хотелось иногда выть по-волчьи. А иногда её холодность порождала желание пойти и трахнуть первую же попавшуюся на глаза девчонку.

Женщин и в лесу хватало, как ни удивительно это было. Большинство из них являлись жёнами или любовницами разбойников. Но и свободные имелись.

И, с тех пор как он стал показываться людям на глаза, они всегда поглядывали на вифрийца с кокетливым любопытством. Их не пугали его шрамы, его колючий взгляд и не слишком-то любезный тон. А тон у него теперь был исключительно язвительный.

Ворон понимал, что эти девицы никакого отношения не имеют к Аллонде, но не мог себя пересилить. Он не чувствовал к ним ничего, кроме пустоты и отвращения.

Нет, тело привычно отзывалось на близость другого тела. И думалось: «А почему бы и нет?».

Но внутри всё словно выгорело дотла.

***

Случилось это в праздник зимнего Солнцестояния. В Лэрианоре его отмечали с размахом, как и по всей Долине Ветров. Эл тоже не смог остаться в стороне. Тем более Наир явился за ним и не ушёл, пока Ворон не согласился пойти на всеобщее празднество.

В центре поселения в этот вечер горели костры, выставлялось щедрое угощение. Народ веселился, пил и танцевал.

Элу, разумеется, было не до танцев – не настолько он ещё поправился. Но Ворон не скучал.

Странно было после долгого затворничества находиться среди толпы людей, пить снова вино и слушать беспечную трескотню девиц, что норовили очутиться к нему поближе.

Лиру хохотала громче всех, улыбалась непрестанно, теребила жиденькую тёмно-русую косу, покусывала игриво нижнюю губу и всё чаще поднимала кубок с вином. Молоденькая девчонка, симпатичная, хоть и не примечательная особо ничем. Ему уже случалось видеть Лиру много раз, но Ворон прежде не обращал на неё никакого внимания. Невысокая, самая обычная, худенькая и плоская, как мальчик.

Совсем не похожая на Аллонду. Совсем.

И вот как раз поэтому, сейчас его взгляд всё чаще останавливался именно на ней. А она опускала ресницы, не выдерживая столкновения с серым льдом его глаз. Скромницу из себя строит, но его такими играми не проведёшь.

Лес уже утопал в густых сумерках, первые звёзды мерцали в вышине. В какое-то мгновение все устремились в большой круг хоровода. И рядом с Элом осталась только Лиру.

– Идём танцевать! – девчонка протянула ему руку – она уже была изрядно пьяна и осмелела.

– На танцы у меня пока сил не хватит… – вздохнул Эливерт.

– Жаль! – она лукаво усмехнулась. – А на что у тебя сил хватит?

– Кроме танцев – на всё, что пожелаешь, – Ворон придвинулся ближе, почти коснувшись её. – Проверить хочешь?

Лиру чуть отстранилась, щеки пылали от вина, глаза блестели лихорадочно.

– Знаешь, наверное, мне уже хватит пить… – выдохнула она. – Пора домой. Ты меня проводишь?

Она поднялась, двинулась прочь, оглядываясь на него призывно. Ворон за ней, держась на расстоянии, пока они не миновали лужайку, где веселился народ. Он смотрел ей в спину, видел, как её слегка качает, шёл следом, чувствовал, как его охватывает нетерпеливое возбуждение.

Шум праздника стих окончательно. Она остановилась у большой сосны, привалилась спиной к шершавому стволу, ждала.

Он приблизился вплотную, сдавил её жадно в своих руках, без лишних слов и прочих нежностей впившись в тонкие губы. Пальцы безжалостно смяли грудь девчонки. Но этим Небеса её обделили, и Ворон даже не стал распускать шнуровку платья на её плече. Смысл искать то, чего нет!

Повалил её вниз, в мягкую перину опавшей листвы. Пожухлая трава и осенние листья отсырели, были холодными и липкими, но они, пьяные и возбуждённые, это совершенно не замечали. Эл задрал верх её юбку. Лиру без всякого смущения, совершенно привычно, развела