— Ну, я на этом, с Вашего позволения, закончу с мрачной хозяйственной статистикой. Ее можно долго перечислять. Я о другом хочу поведать, Ваше величество. Трагедия войны отразилась и на религиозном фоне нашей страны. Если раньше, при первых Вазах, положение православных в Княжестве было нормальным и при Вашей милости они имели гарантии и свободу, то сейчас местные власти к православным поворачиваются спиной. И вот по какой причине: оккупанты переводили всех наших православных в свою московскую веру, как и некоторых протестантов и католиков. Теперь надо бы как-то нейтрализовать, а проще говоря, ликвидировать эту веру. Она не наша. Нужно вывести наших православных из-под подченения московскому царю и патриарху. И тут главное, не наломать дров.

— Что значит, не наломать дров? — сдвинул брови король. Его глаза сверкнули двумя злыми молниями:

— Вот, панове, наша боль и наша проблема! Православные! Они не знают чести! Я не могу быть уверенным ни в одном православном, ибо сегодня он друг, завтра враг! Почему православные смотрели на царя как на своего заступника? Почему Могилев сам открыл ворота царской орде? Разве не он вешает и убивает наших людей? Разве я хоть одного православного посадил в тюрьму или казнил за его веру? Нет же! Это делает царь, но это быдло, прошу прощение за резкое слово, так легко предает то, за что иные умирают с оружием в руках! Свобода вероисповедания Литвы, чем вы, литвины, так гордитесь, не есть благо для вас! Это вред! Эта свобода разбивает нашу страну на куски — кто-то за шведов, кто-то за московитов, кто-то за Корону!..

Михал нахмурился. Ему не понравилось, что его крестный говорит «вы, литвины», словно в его жилах и не текла больше лит-винская кровь. Да и претензии к православным показались Михалу явно не обоснованные. Как тут не поменяешь веру, когда на тебя наставлены сабли да жерла пищалей. Ведь под давлением царя в схизматическую веру переходили даже иудеи с католиками. «Это все из-за казаков православие действует на короля, как на собаку кошка, — думал Михал, — не известно сколько бы людей точно также предало католицизм, объявись московский царь в Польше!»

— Тут дело в том, — вновь кашлянул в кулак Деружин-ский, — оно нельзя сказать, что все православные пошли на соглашательство с Московией. Так, Слуцкий архимандрит Феодосий Василевич не покинул Януша Радзивилла, а митрополит Сильвестр Косов до самой насильственной смерти не желал переходить на сторону царя и его веры. Тем не менее, многие православные священники запятнали себя соглашательством с оккупантами. Таких отстранять надо, убирать из церкви, или как? Может заставлять публично покаятся?

Деружинский вопросительно смотрел на Яна Казимира. Тот также вопросительно взглянул на Михала. Несвижский князь лишь развел руками, мол, а что я могу поделать?

— Верно, — вновь посмотрел на юриста король, явно успокоившись после своего гневного спича, — не надо ломать дров. Нужно аккуратно к каждому делу подойти, каждого такого священника рассмотреть, — сменил гнев на милость король, — ведь среди них наверняка есть те, кто просто спасал свою жизнь, переходил в другую веру под давлением. Были и просто заблуждающиеся, думающие, что московское православие точно такое же, как и наше. Вообще, хорошо, что вы мне все это зачитали до сейма, пан юрист, — потряс Ян Казимир пальцем в воздухе, — я сей вопрос обязательно еще до слушаний обсуждать буду в Варшаве. Надо сию деликатную проблему и решать деликатно, не рубить с плеча.

Михал одобрительно взглянул на Деружинского, также призывно кашлянул в кулак, и когда на него обернулся король, вставил и свое мнение:

— Ваше величество, один из артикулов последних переговоров с московской комиссией стоял так, что Москва берет под свою опеку православных жителей нашей страны. А это ведь, как я вижу, подрывает наш суверенитет! Как могут эти запятнанные кровью лотры еще брать кого-то под свою опеку здесь, у нас? Мы что, сами не можем заботиться о своих гражданах? Мы, правда, к этому пункту так и не подошли, ибо остановились на условиях нового межевания границ. Но на будущих переговорах этот артикул вновь всплывет! Как быть?

— Ну, на такие шаги мы, конечно же, не пойдем, — король откинулся на спинку высокого стула. Он задумался. А ведь этот «девятый пункт» требований царя был уже ему известен, и король, по убедительному совету своей жены, как раз собирался полностью сей пункт удовлетворить. «Спорить с Михалом? Нет, не сейчас», — решил король… Он чуть устало и даже раздраженно кивнул Михалу, мол, все? Или еще что-то?

— Я думаю, достаточно! Дзякуй, пан Деружинский, — встал Михал и прошелся по залу.

— Как там у Шекспира, Ваше величество? «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», — Михал всплеснул руками, резко повернувшись к королю. — Но вот, пан Великий князь, самая печальная повесть на свете из всех, что я читал, — он ткнул пальцем в список Деружинско-го, что все еще лежал на столе перед паном юристом, — здесь речь идет не о двух умерших влюбленных, а о сотнях тысяч! О полуторе миллионе человек! Печальней лишь Всемирный потоп из Ветхого завета! Не так ли, мой король?

— Так, коханку, так, — грустно кивнул Ян Казимир, — и сие разрывает мне сердце не меньше, чем тебе. Но на сейме, и ты это слышал, я уже выдвигал предложения путей спасения Литвы от катастрофы. На том и остаюсь нынче. Привилегия в торговле, деньги, наем рабочих, ссуды… Мы вытащим нашу любимую Литву из ямы войны. Обещаю.

— Добре, — Михал вернулся за стол и сел, — на этом официальная часть моего приема окончена.

Несвижский князь уже вполне приветливо улыбнулся Яну Казимиру. Деружинский встал, поклонился и вышел. Ян Казимир тоже встал. Его лицо выражало глубокую озадаченность.

«Вот теперь, любый мой крестный, ты мне не особо поплачешься о горестных делах Польши», — злорадно думал Михал торжествуя, что мастерски предупредил «атаку» короля на свою хоругвь.

Во время обеда Ян Казимир, правда, вновь стал плавно подводить к Любомирскому, но Михал сидя по другую сторону стола, прервал короля, поднимая бокал с вином:

— Любый мой крестный! Давайте помянем Януша! Знаю, в последние дни вы оказались врагами, но… все-таки он мой кузен. И все-таки, признайтесь, не как король, а как мой родной человек, прав же был Януш Радзивилл?

Ян Казимир залпом осушил свой бокал, пригладил усы.

— Если бы Януш сейчас воскрес, я бы упал перед ним на колени. Я ничего не смог сделать тогда в 54-м. Я даже собирался в отставку. Страна была на гране краха. И он, великий гетман, все делал верно, думая лишь только о защите Литвы. Я бы поступил на его месте точно также. Не его вина, что его союзник Карл пошел на нас войной.

— Вспомните из-за чего? — Михал также допил свое вино в память об Януше.

— Так, — покраснел Ян Казимир, — из-за моей глупой гордыни. Из-за нелепейшей претензии на шведский трон. А все Мария подталкивала! Все она!

— Крестный! Имеет ли смысл Люблинская уния в наши дни?

— Оно верно, коханку, верно! — Ян Казимир чувствовал жуткую неловкость под логичными и одновременно жестокими вопросами крестника, под его пытливыми взглядами. «Не тот уже наивный мальчик наш Михал, не тот!» — думал Ян Казимир.