Васильев вытащил из кармана блокнот, химический карандаш и перерисовал дефект протектора в увеличенном размере.

Дальнейшее обследование следов никаких результатов не дало. Васильев наблюдал, как фотограф-сержант заканчивал съемку заметных отпечатков колес, когда его внимание привлекло темное пятно в пыли дороги. Пятно выглядело свежим. Кто-то что-то здесь разлил, и это вещество не успело покрыться пылью до такой степени, чтобы стать незаметным. Новый след располагался как раз между следами колес.

— Олег, смотри, — Васильев позвал Шарова. — Видишь? Что это, по-твоему?

— Собачку прослабило, — хмыкнул оперативник, присаживаясь рядом на корточки.

— Смешно, — кивнул Васильев. — Только мне кажется, что это пятно образовалось аккурат под кузовом той машины, которая тут останавливалась.

— Тогда из нее должно было капать всю дорогу, — пожал плечами Шаров и стал медленно продвигаться назад по ходу машины, внимательно разглядывая землю. — Нет, больше пятен нет. Могли, правда, и затоптать.

— А здесь почему не затоптали? — Васильев сделал пару шагов вперед и снова присел на корточки. — И вот здесь не затоптали. Здесь движение, извини, не как на Крещатике.

— Получается, что из машины стало течь после того, как она остановилась?

— Точно. Как раз после перестрелки и начало капать. Но запаха горюче-смазочных материалов я не улавливаю. Давай-ка возьмем образец и попробуем провести экспертизу, определим, что это за вещество.

— Вот здесь она живет, — Шаров поднял голову и стал смотреть на окна третьего этажа старого, еще дореволюционной постройки дома со скульптурами под скатом крыши.

— И не горит свеча, и не трепещет занавеска, — продекламировал Васильев. — У половины жильцов окна открыты, хотя бы форточки, а у твоей…

— …закрыто, — Шаров поднял руку и показал на два окна. — Вон те. Да, действительно, и даже форточки закрыты.

— Учись, пока я жив. — усмехнулся Васильев и решительно шагнул к подъезду. — Форточки закрывает кто? Тот, кто уходит или уезжает надолго. Чтобы ветром не разбило, чтобы пыль не налетела в комнату или дождь не залил подоконник. А она тебе не говорила, что собирается уехать? Странно. Пошли, пошли, пообщаемся с соседями.

Старичок-еврей в накинутом на плечи старом клетчатом пледе открыл дверь и, подслеповато щурясь, стал вглядываться в лица пришедших.

— Здравствуйте, папаша! — жизнерадостно приветствовал старика Васильев, удерживаясь, чтобы не бросить взгляд за его спину внутрь комнаты. Такие взгляды неожиданных визитеров всегда вызывают у пожилых людей панику.

— Что за странная манера, — гнусаво заметил старик, — называть незнакомых людей папами, мамами и другими близкими родственниками. А ведь мы с вами даже не знакомы. Если вы пришли по делу, так излагайте. Впрочем, вас, молодой человек, я вижу здесь второй или третий раз.

Шаров кивнул и развел руками.

— Да, я приходил к вашей соседке — Оксане Акулович.

— Вы ее жених, и это написано на вашем убитом горем лице. Вы, кажется, спрашивали меня, не видал ли я девушку на днях? Уверяю вас, молодые люди, с тех пор ничего в этой ситуации не изменилось. Оксана по-прежнему не известила меня о сроках возвращения, как и о месте своего нынешнего пребывания.

— Стоп, стоп, стоп, — взмолился со смехом Васильев. — Мы хотели задать вам только один вопрос.

— Так задавайте, — пожал старик плечами, и капля с его носа упала-таки на край пледа. — Только вы сразу скажите: если вы Оксану на пикник ждете, — это одно, но если с ней беда, а это в наше неспокойное время бывает сплошь и рядом, это — другое. Тоже скажите. Я же ей не чужой.

— С ней что-то случилось, — тихо ответил Шаров, и все посмотрели на него. — Она должна была прийти ко мне на свидание третьего дня. Никогда такого не было, чтобы Оксана опаздывала или не приходила совсем. Понимаете? А в городе стреляют.

— Да-да, — покивал старик головой, потом задумчиво посмотрел на Васильева. — Скажите, товарищ командир, а вы давно из Киева?

— Очень давно, папаша, — погрустнел Васильев. — Так, значит, ничего вы про Оксану нам нового не расскажете?

— Да откуда новое, — пожал старик плечами и замолчал.

— Ладно, спасибо все равно, — улыбнулся Шаров и пошел по коридору к двери следующей квартиры. Васильев двинулся было следом, но старый еврей остановил его, как-то странно поглядев в глаза.

— А вы бы на секунду задержались, товарищ командир. Я тут про Киев вас хотел расспросить. Пусть ваш товарищ идет, а вы на секунду.

Васильев внимательно посмотрел старику в глаза, потом вслед напарнику. Весь его большой опыт оперативника сейчас подсказывал, что старик его остановил не из-за пустого любопытства. И речь пойдет не о Киеве.

— Да, я слушаю, — серьезно сказал Васильев.

— Я не хотел травмировать молодого человека, — тихо заговорил старик, — я не знаю, насколько вынослива его юношеская психика, но вы, как старший товарищ, сможете повлиять на юношу. Дело в том, что его Оксана встречалась с другим мужчиной, и он бывал у нее в квартире.

— И она встречалась с ним так открыто, зная, что Олег может узнать все от вас? — не поверил Васильев.

— Видите ли, товарищ командир, — старик грустно посмотрел на Васильева, — ваш юный друг немного ошибался на счет своей любимой. Она думала, что я старый, глухой и слепой, потому и не таилась. А я все слышал.

— У нее была любовь с тем, другим мужчиной? — удивился Васильев и поморщился.

— Боже вас упаси. У них были чисто деловые отношения. Не знаю за что, но он ей платил деньги. И это не было платой за любовь. И еще я вам скажу, товарищ командир, Оксана всегда делала вид, что относится ко мне с симпатией, жалеет меня, старого одинокого человека. А ведь она не любит нас… евреев. Этого не скрыть.

— Вы это серьезно? — удивился Васильев и снова покосился на Шарова, который уже беседовал с какой-то женщиной в самодельных бигуди под шелковой косынкой.

— Я еврей, — горестно ответил старик, — и был евреем всегда. И до 39-го года в Польше, и во время немецкой оккупации. И сейчас я остаюсь евреем, евреем, наверное, и умру. И всю жизнь живу в таких местах, где евреев, мягко говоря, не любят. Вы вот равнодушно ко мне относитесь, вам плевать, что я еврей. И я это чувствую. И чувствую, когда мной брезгуют. Вы не понимаете, а я вот чувствую. Так вот ваша Оксана брезговала мной, но тщательно это скрывала. Почему? Ее не заставляли со мной общаться и любить меня, как родного, зачем ей нужен был этот спектакль?

За пару часов они обошли почти весь дом. Кто-то видел Оксану «на днях», как они выражались, кто-то чесал в затылке. Но никто не мог подтвердить, что видел девушку с вещами, собиравшуюся в отъезд или в состоянии нервного срыва или истерики. Никто не мог назвать причин, по которым она могла бы срочно и неожиданно уехать. В управлении Васильев быстро убедил Бессонова, что Оксану Акулович нужно незамедлительно заявлять в оперативный розыск. Владимир Сергеевич выслушал напарника, с сомнением пожевал нижнюю губу, но согласился. Правила и внутренняя этика требовала отстранить Шарова от расследования обстоятельств исчезновения Оксаны, но и тут Бессонов согласился с доводами Васильева и ничего не стал менять.