сдвинул к себе ближайшую миску с похлебкой. От похлебки пошел такой могучий аромат, что Шестерня не сел - упал на скамью, схватив ложку, зачерпнул, опрокинул в рот, затем еще раз и еще. Обжигаясь и давясь, он забрасывал в глотку ложку за ложкой, ощущая, как сперва по желудку, а затем и дальше, начинает разливаться теплая волна сытости.

За похлебкой последовало обжаренное на костях мясо, салат, подливки, россыпь каких-то хрустящих кусочков, и вновь салат, и опять мясо, только уже в виде шариков, что, едва коснувшись языка, рассыпались, выстреливали фонтанчиками сока, настолько вкусного, что, не в силах выразить удовольствие, Шестерня лишь мычал, да тряс головой.

Негромко хрустнуло, под рукой возник глиняный горшочек, а мгновеньем позже ноздрей коснулся чарующий долгожданный запах. Не поворачивая головы, Шестерня облапил горшок, поднес к губам, хлебнул, и... оторвался лишь когда на язык шлепнулись последние капли. Когда, обтерев рукавом губы, и сыто рыгнув, Шестерня наконец отвлекся от еды, рядом протаяли лица помощников, залоснившиеся, с ярким румянцем на щеках и осоловелыми глазами. Судя по всему, парни времени зря не теряли, наевшись еще до его прихода, и теперь с умильными улыбками созерцают, как насыщается мастер.

Заметив, что Шестерня отвлекся от миски, Бегунец поинтересовался:

- Как прошел разговор, успешно?

- Более чем, - фыркнул Шестерня снисходительно. - Кто-то сомневался?

Зубило произнес задумчиво:

- Сомнения были. Вообще-то старосту уважают, но договориться с ним бывает очень тяжело.

- Может не то говорите, или не так? - Шестерня ухмыльнулся, добавил с насмешкой: - У вас тут, как погляжу, многое через задницу делается.

Сидящий по соседству мужик вдруг развернулся, неодобрительно сверкнув глазами, прогудел:

- Ты что ли новый кузнец?

- Вроде того. А что? - Шестерня приосанился.

Мужик смерил собеседника оценивающим взглядом, буркнул:

- Оно и видно. Больно много знаешь. - Помолчав, сказал задумчиво: - Пришлому судить сложно. Местным же виднее. Креномер, хоть и сердит, но справедлив. Всегда так было. Вот только последнее время...

- Что, хмелем баловаться, по бабам шастать? - подсказал Шестерня.

Мужик почесал в затылке, сказал, подбирая слова:

- Уж не знаю, что приключилось, да только злее стал, жестче. Да и высох совсем. Никогда в теле не был, а тут совсем отощал. Будто изнутри что гложет. А по бабам нет, не шастает. Да и хмеля в рот не берет, даром что староста.

- Вот потому и иссох! - произнес Шестерня наставительно. - Кто хмеля капли не берет, от здоровья не помрет. Ну и с бабами, само собой, тоже в рифму...

- Много б вы понимали, - с обидой в голосе выкрикнул мелкий, седой мужичок. - На плечах у старосты вся деревня, дел не счесть! А тут еще эта напасть с иглошерстнями. Вот и мучается, сохнет.

Сидящие поблизости начали поворачиваться, с интересом прислушиваться к беседе, качать головами, кто одобрительно, соглашаясь, кто наоборот, кривясь, как от горького. Сперва заговорил один, за ним другой, потом сразу несколько, и вскоре уже все орали в голос, размахивая руками и угрожающе тараща глаза.

Пронзительный крик донесся снаружи, заметался под сводом, заставив спорщиков разом замолчать. Посетители замерли: раскрытые рты, настороженные взгляды, в глазах испуг и надежда - быть может послышалось? Тишина, ни звука. Губы расползаются в улыбках, кто-то с облегченьем выдыхает, кто-то промокает ладонью лоб - показалось. Лица преисполняются суровости, брови сходятся в черту - сейчас бы выйти, надавать по ушам шутнику, что б впредь было неповадно.

Дверь чуть заметно дергается, с тихим скрипом начинает отворяться. Никак сам шутник пожаловал? Лица обращаются к выходу, челюсти сурово выдвинуты, в глазах вопрос. Дверь распахивается настежь, но проем пуст. Никого, лишь темный прямоугольник выхода, с бледными отсветами фонарей. В глазах вопрос сменяет разочарование, посетители отворачиваются, возобновляются разговоры.

- Что это? Смотрите! - захлебывающийся, испуганный шепот вновь привлекает внимание.

В распахнутом зеве выхода протаивает силуэт, но не тот, привычный, какие десятками снуют через порог, не вызывая интереса, другой: белесая шерсть, вытянутый череп, ряды острейших зубов и слепые бельма глаз. Иглошерстень!

И вновь лица бледнеют, головы вжимаются в плечи, а в глазах, поднимаясь из глубин, плещется ужас. С улицы доносится захлебывающийся паникой вопль, мечется вокруг, помогая избавиться от наваждения. Сбросив оковы оцепенения, мужики подскакивают, начинают орать, размахивать руками. Кто-то падает под стол, замирает, прижимая к груди недоеденный кусок мяса, кто-то тоненько верещит, задавленный в общей толчее. Сразу четверо вцепились в скамью, угрожающе раскачивают, метя в обнаглевшее чудовище. Из-за стойки, не слышное в общем шуме, что-то выкрикивает корчмарь, тычет пальцем в сторону выхода.

Шестерня решительно отодвинул миску, бросил:

- Пока бока не намяли, давайте-ка отсюда выбираться.

Он поднялся, бочком двинулся к выходу. Парни поспешили следом, с опаской поглядывая на творящуюся вокруг сумятицу. Возле входа возникла давка, те, кто успел выскочить в числе первых, отчего-то застопорились, встали стеной. Стоящие позади орали, били застрявших по затылкам, давили, что есть сил. От гомона звенело в ушах и зудело под черепом, однако и через этот шум то и дело доносились вопли боли, прерывающиеся угрожающим рычанием.

Воспользовавшись моментом, когда проем освободился от чьей-то особенно широкой спины, и еще не успел забиться другими телами, Шестерня рванулся что есть сил, выметнулся наружу, остановился лихорадочно оглядываясь вокруг. Не оплошали и помощники, выкатились следом, встали по бокам, готовые отразить неведомую опасность, прикрыв собой мастера.

Снаружи звуки стали ярче, прозрачнее, обволокли звенящим покрывалом. Где-то наверху тоненько завывает женщина, всхлипывает, заходясь рыданием, гулко грохочет металл, кто-то истошно вопит. Раз за разом раздаются размеренные удары, словно кто-то обнаружил каменную блоху, и упрямо пытается прибить молотом. Крики то нарастают, то прерываются, но раз за разом, упрямо и страшно, среди прочих звуков выделяется угрожающее рычание, чуждое и жуткое в непривычных слуху лязгающих вибрациях.

- Иглошерстни, они ворвались в деревню! - воскликнул Бегунец в ужасе.

- Но, как, ведь мы заперли врата? - сдавленно отозвался Зубило.

Шестерня сплюнул, проворчал:

- Врата эти только задницу чесать. Секиру Прародителя вашему кузнецу в печень. Пошли, разберемся.

Вслушавшись в доносящееся сверху рычанье вперемешку с проклятьями, Бегунец воскликнул:

- Наверх, там нуждаются в помощи!

Однако, проклятья затихли, а миг спустя, откуда-то сверху пролетело грузное тело, с чавканьем впечаталось в камни внизу. Проводив несчастного взглядом, Шестерня задумчиво произнес:

- Похоже, уже не нуждаются.

- Тогда идем вниз!

Зубило кивнул на лестницу, где, в десятке шагов, внизу, пещерник боролся с иглошерстнем. Раскрыв челюсти, и намертво вцепившись в сапог жуткими