Дело, конечно, не только в том, что «поляки сливают ее с элегиею»[88]. Много важнее рылеевское понимание жанра. Первую свою думу — «Курбский» поэт напечатал с подзаголовком «элегия». Затем с появилось несколько стихотворений без жанровых названий. И лишь начиная с «Артемона Матвеева» появляется новый подзаголовок — «дума». Но и позднее — в предисловии к отдельному изданию своего поэтического цикла — Рылеев недвусмысленно давал понять, что связывает происхождение своих дум с элегией на исторические темы. Сходство этих жанров и видел Белинский. «Дума есть тризна историческому событию или просто песня исторического содержания, — писал он. — Дума почти то же, что эпическая элегия...»[89] К думам Рылеева, с их мрачным, трагическим колоритом, сменяющими друг друга описаниями страданий, нередко мученической гибели борцов за правое дело, это определение подходит как нельзя более.

Тем не менее замечание Булгарина не осталось без возражений. Горячий поклонник дум, Вяземский счел, по-видимому, что оно нивелирует новаторство Рылеева, недооценивает значение «новой тропы», пробитой в ими русском стихотворстве, и ответил Булгарину так: «Несправедливо, кажется, полагает он, что сей род стихотворений занимает середину между элегией и героидою. По содержанию своему они (думы. — Л. Ф.) относятся к роду повествовательному, а по формам своим к лирическому. Что может быть в них общего с элегиею, известною нам по образцам, оставленным Тибуллом и новейшими поэтами, или с героидами Овидия и многих французских поэтов, отличившихся по следам его?» (НЛ, 1823, ? 4, стр. 91).

Категоричность этого суждения во многом объясняется тем неправомерно обуженным представлением о возможностях элегического жанра, которое было распространено в 20-х годах XIX в. и которому отдавал дань Вяземский. Именно оно внесло дополнительную остроту в полемику, вызванную статьей Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие». Кюхельбекер считал, что стихотворец говорит в элегии «об самом себе, об своих скорбях и наслаждениях»[90], и потому отказывал ей в праве на первостепенное положение в лирике. Вяземский не разделял столь сурового заключения и статью Кюхельбекера не одобрял, но и в его глазах элегия — это «горячий выпечаток минутного ощущения души, минутного вдохновения уныния...»[91]

Эпический элемент, уловленный Вяземским в думах, наглухо отгораживал в его глазах этот жанр от элегий. Здесь стихотворец говорит не только «об самом себе» и показывает читателю не один лишь «выпечаток» своей души... Упускалось из виду то, что элегия и до Рылеева начала приобретать характер жанра по содержанию повествовательного, а по формам лирического, — в частности у Батюшкова. Но Батюшков, видимо, не попал в число тех «новейших поэтов», о которых говорит Вяземский.

«Лирическим рассказом какого-нибудь события» называл рылеевские думы Плетнев. «Не восходя до оды, которая больше требует восторга чувствований и быстроты изложения, они отличаются благородной простотою истины и поэзиею самого происшествия»[92]. Таким образом, Плетнев обходил молчанием то, что было главным в думах и для их автора, и для декабристской критики, — стремление воспевать подвиги предков в назидание потомкам. И поступал он так не случайно. Средства избранного Рылеевым жанра не предоставляли, по мнению Плетнева, возможностей для изображения истории. «Историю никак не уломаешь в лирическую пиесу, — писал он Пушкину. — Рылеев это... доказал своими Думами» (П, т. XIII, стр. 134).

Рылеев внимательно следил за полемикой, развернувшейся вокруг дум, но не принимал в ней участия. Когда поэт задумал издание своего цикла отдельной книгой, был написан первый вариант предисловия к ней. Здесь подробно говорилось о задачах сборника, но не затрагивался вопрос о жанре входящих в него стихотворений. Предисловие звучало вызывающе резко и, как справедливо полагал А.Т. Цейтлин, «убедившись в политической нецензурности этой первой редакции предисловия, автор «Дум» и не представлял его в Московский цензурный комитет»[93]. При дальнейшей его переработке наиболее одиозные с точки зрения властей абзацы, в которых обличался «деспотизм, боящийся просвещения», были исключены. Существенно, однако, не только то, за счет чего была сокращена первая редакция предисловия, но и то, чем она была дополнена. Важное место в ней заняли суждения о генезисе жанра дум. Поддерживая Бестужева в его споре с Козловым, Рылеев заявил: «Дума, старинное наследие от южных братьев наших, ваше русское, родное изобретение. Поляки заняли ее от нас», — и затем сочувственно цитировал Сарницкого, свидетельствующего, что «на Руси пелись элегии в память двух храбрых братьев Струсов, павших в 1506 году в битве с валахами. Элегии сии, говорит он, у русских думами называются, Соглашая заунывный голос и телодвижения со словами, народ русский иногда сопровождает пение оных печальными звуками свирели». Последнее замечание также не могло не вызвать у современников тенденции соотносить жанры элегии и думы. Как известно — и об этом охотно, напоминали в начале XIX в. тогдашние пиитики и теории словесности, — элегии первоначально исполнялись под звуки музыкального инструмента, по которому был назван и сам жанр.

Очень интересно и значительно утверждение Рылеева, что жанр дум не идентичен жанру исторических песен Немцевича. О пьесе «Олег Вещий» Рылеев заметил, что она не должна была «войти в сие собрание», потому что это «историческая песня (spiew Historyczrny)». Таким образом, ставя перед собой ту же самую цель, что и его польский предшественник, Рылеев стремился достичь ее средствами другого жанра и в самой определенной форме предуведомлял об этом читателя.

Русская история, говорил своим предисловием Рылеев, не только выдвинула галерею героических личностей, которых можно поставить в пример современникам. Она создала и те поэтические формы, в которых; пристало «славить подвиги добродетельных или славных предков». Думы призваны были, по замыслу их автора, обратиться к героическому прошлому в поисках как тем для творчества, так и художественных традиций, которые должны быть продолжены и развиты современную эпоху.

Полемика, сопровождавшая появление рылеевских дум, представляет собой интересную и поучительную страницу нашей литературной истории. Ее анализ не только позволяет полнее и правильнее представить себе, как были приняты рылеевские думы. Она дает материал, поясняющий сам облик эпохи, характерное для нее восприятие литературы, преломление поэтических образов в умах и душах современников. В этом смысле спор о жанре дум, шедший в 1823-1825 гг., не менее Значителен, чем предшествовавший ему спор о балладе или развернувшийся одновременно с ним спор об элегии.

*

«Думам» принадлежит значительное место в истории русской романтической поэзии.

Когда русский романтизм стал завоевывать господствующее положение в литературе, первые и наиболее значительные его успехи были достигнуты в лирических жанрах. Именно в лирике — сначала у Карамзина, а затем у Жуковского — сложилась та образная