— укорял Пушкина Гнедич. А Пушкин в ответ указывал и на другие темы: «А Владимир? а Мстислав? а Донской, а Ермак? а Пожарской?» (П, т. XIII, стр. 145). Темы рылеевских дум были, таким образом, у всех на устах. Эти стихи воспринимались как ответ на сложившиеся запросы передовых читательских кругов, в чем и крылась немаловажная причина их успеха. Дума не была еще той эпической поэмой, создания которой ждали современники, но была подступом к ее созданию[97]. Не случайно в «Войнаровском» нашли место автореминисцеиции из дум (в частности, «Святослава» и «Меньшикова»).

Весьма существенно и то, что думы создавались и воспринимались не изолированно друг от друга, но как части единого целого, скрепляемого общностью темы, замысла, стиля. Мы не знаем точно, когда Рылеев пришел к мысли о создании цикла дум, собрания, книги. Это произошло, во всяком случае, не позднее, чем в первой половине 1822 г. В журнальном примечании к первой публикации «Глинского» Рылеев говорил уже о «Собрании Дум», к которому присовокупляется это стихотворение. Таким образом, большинство рылеевских дум писалось уже для собрания, для цикла стихов, идея которого во многом обязана своим возникновением Юлиану-Урсину Немцевичу.

Проблеме «Рылеев и Немцевич» посвящена обширная литература, среди которой глубиной и основательностью выделяется статья Е. М. Двойченко-Марковой[98]. Автору удалось преодолеть долгое время бытовавшую и в дореволюционных (А. Н. Сиротинин) и в советских (Б. В. Нейман, А. Г. Цейтлин) работах тенденцию к приуменьшению воздействия Немцевича на Рылеева. Сосредоточивая все внимание на несомненно существующих и немаловажных отличиях дум Рылеева от «спевов» Немцевича, их авторы недооценивали роль, которую сыграл польский поэт в творческой истории «Дум». Между тем, если говорить не о том или ином отдельном стихотворении, а о судьбе книги Рылеева в целом, эта роль была весьма значительной.

Рылееву оказался близок прежде всего сам подход Немцевича к истории. Немцевич, как и автор «Дум», обращался к прошлому для того, чтобы воздействовать на помыслы и действия своих современников, искал в событиях минувшего образцов для подражания, воспевал мужество и патриотизм. Рылеев был свидетелем огромного успеха Немцевича. Издания его книги следовали одно за другим. Русские журналы печатали о нем восторженные статьи. Рылеев мог убедиться, что средства, найденные его предшественником «для привития народу сильной привязанности к родине», оказывались действенны, что они отвечали сложившимся читательским запросам и получали в душах современников желаемый отклик. — Это, надо думать, побудило его (Или укрепило его намерение) создать книгу сходного типа, но самостоятельную по выбору тем и сюжетов, по характеру их разработки. То, что свое предисловие к «Думам» Рылеев начал цитатой из предисловия Немцевича к «Историческим песням», весьма знаменательно. Наш поэт не только апеллировал этим к популярности польского «Тиртея», но и «настраивал» читательское восприятие на нужную «волну», помогал правильно понять смысл и цель своей книги.

*

Художественная структура дум противоречива. И противоречия эти коренятся не только в особенностях таланта Рылеева, его творческой манеры. В них; отразились противоречия в философии его поколения, противоречия романтического сознания, пытающегося постичь настоящее и прошлое.

Исследователь исторических взглядов декабристов С. С. Волк писал: «Хотя именно в этот период создаются и метод и само понятие историзма, подход к истории в самых различных общественных кругах все еще оставался рационалистическим»[99]. Революционная молодежь 20-х годов, «воодушевленная высокими гражданскими чувствами... искала в прошлом уроков для настоящего, образцов для грядущего переустройства России.... Это очень существенная специфическая черта идеологии революционеров 20-х годов XIX в.»[100]. Она помогает вам проникнуть в творческий мир автора «Дум».

В работах о Рылееве не раз отмечалось, что герои его дум мыслят и говорят, как декабристы. Волынский — воплощение гражданского мужества и несгибаемого революционного духа. Ратники Дмитрия Донского горят желанием сразиться «за вольность, правду и закон». И даже Ольга объясняет Святославу, «к чему ведет несправедливость власти». Из этих правильных наблюдений делался, однако, ошибочный вывод, согласно которому в стиле дум предлагалось видеть некое подобие эзоповой манеры. Не имея, дескать, возможности по цензурным условиям прямо излагать свои политические идеи, Рылеев, чтобы провести их в печать, обращается к изображению событий и лиц далекого прошлого.

Рылееву, разумеется, не была чужда эзопова манера, он прибегал к аллюзиям, и кто может усомниться, что Рубеллий в его сатире «К временщику» — вовсе не Рубеллий, а Аракчеев. Но в думах мы видим иное. В думе «Димитрий Донской» поет задался целью изобразить именно Донского, а в «Богдане Хмельницком» — Хмельницкого. «Проблема рылеевского историзма не есть проблема правдивости, верности исторических лиц, — справедливо утверждают В. Г. Базанов и А. В. Архипова. — Рылеев смело вкладывал свои лозунги и свои собственные мысли в уста героев. Однако было бы ошибкой считать, что в своих думах Рылеев умышленно искажал историю» (БД, стр. 19).

«В своем уединении прочел я девятый том Русской Истории... Ну, Грозный! Ну, Карамзин! — Не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна, или дарованию нашего Тацита» (ПССоч., стр. 458). Рылеев готов «дивиться» событиям русской истории и таланту воссоздавшего их историографа. Но здесь нет и намека на намерение «приноровить» историю к целям политик ческой пропаганды. Слово «приноровление» в связи с характеристикой «Дум» впервые употреблено Н. Бестужевым в его «Воспоминаниях о Рылееве», а затем поминалось многими исследователями. Но о чем говорит Бестужев? Не о приноровлении истории, которое делает поэт, а о «приноровлении, которое может сделать сам читатель»[101]. Рылеев же стремился не намекать на настоящее путем искажения прошлого, а «привязать внимание к деяниям старины, показать, что и Россия богата примерами для подражания, что сии примеры могут равняться с великими образцами древности»[102].

Понятно, что эту задачу можно решить, лишь убедив читателя, что «деяния старины» воспроизводятся в думах в полном соответствии с фактами истории, что «примеры для подражания» не измышляются, не приукрашаются, не «приноровляются» поэтом, но изображаются во всей достоверности и подлинности.

Исследователи творчества Рылеева и комментаторы собраний его сочинений собрали большой материал, подтверждающий, что Рылеев не только заимствовал темы и сюжеты своих дум из исторических источников и, в частности, из «Истории государства Российского» Карамзина, но и буквально повторял в стихах многие выражения историка. Карамзин так передавал слова Святослава, обращенные к его дружине: «Бегство нас не спасет.., волею или неволею должны мы сразиться: не посрамим отечества...». У Рылеева:

Друзья, нас бегство не спасет!..

Нам биться волей иль неволей.

Сразимся ж, храбрые, смелей,

Не посрамим отчизны милой.

(«Святослав»)