г. операторы одной из достопримечательностей, маленькой узкоколейной железной дороги Decauville, сочли нужным напечатать свои предупреждающие плакаты на бретонском и провансальском языках, а также на французском. Конечно, тот, кто мог читать по-бретонски или по-провансальски, наверняка мог читать и по-французски.

Именно здесь полезную информацию (а иногда и полезные подсказки) предоставляют учителя и школьные инспекторы, с которыми мы еще встретимся в одной из следующих глав, посвященных образованию. Из их отчетов мы получаем картину сокращающихся, но все еще значительных территорий, где преобладал патуа. В Тарне в 1870-е годы язык патуа был слышен повсеместно. Так же обстояло дело и в Лимузене, одном из наиболее упорно сопротивляющихся регионов. В Верхней Вьенне даже учителя использовали патуа в деловой деятельности вне школы. Там, отмечал инспектор в 1881 г., французский язык не был обычным языком для большинства жителей, а те, кто им пользовался, искажали его. Французский язык оставался неопределенным для жителей ряда регионов и в ХХ веке, о чем свидетельствует полицейский отчет 1910 года о профсоюзном собрании, в котором отмечается, что лидер профсоюза из Тарна обратился к собравшимся "на плохом французском языке"?

В Лот-и-Гаронне и Басс-Пиренеях (1880 г.) дети говорили по-французски только в школьные часы. "Посредственные результаты, - говорится в отчете Пеко, - потому что вне школы ребенок думает и говорит на patois". Та же песня в инспекционных отчетах за 1881 г. в этих департаментах, а также в департаментах Авейрон и Альп-Маритим, где даже в младшей школе Канн "трудность заключается в том, чтобы заставить учеников, которые думают на patois, говорить по-французски". В Дордони "упрямое безразличие к французскому языку", по мнению школьного инспектора, не будет преодолено еще не одно поколение. В Верхней Луаре (1882 г.) ребенок "изучает язык, который он никогда не использует вне школы и который ему очень трудно понять". Там путеводитель 1886 г. сообщал путешественникам, что патуа находится в общем употреблении. Так было и в Арьеже, где в 1887 г. мы видим учительницу, испытывающую настоящие проблемы со своими маленькими подопечными, которые не могли говорить ни на чем другом".

 

После 1880-х годов подобные негативные свидетельства иссякают, чего и следовало ожидать, когда начали действовать школьные законы Жюля Ферри. Я буду утверждать, что помимо школ на французский язык и против местной речи действовали еще несколько факторов. Но дело не в этом; какова бы ни была причина, прогресс очевиден. Любая степень школьного образования всегда давала своим подопечным хоть какое-то представление о французском языке, хоть какой-то оттенок двуязычия. Бернадетта Субирус, рассказывая о том, что делала и говорила Богородица, использовала язык патуа, но когда другая девочка перевела этот рассказ на французский для сестры Дамьен, Бернадетта смогла "энергично исправить ее ошибки". Точно так же, когда императорский прокурор допрашивал ее на французском языке о ее видении, она достаточно хорошо понимала его, хотя отвечала на patois".

В середине XIX века у простых крестьянских девушек, таких как Бернадетта, могло быть мало поводов для таких примитивных обменов. В 1870-1880-е годы их стало больше. В нефранкоязычных районах все больше людей понимали национальный язык, а со временем и говорили на нем. В нижней Оверни последние старики, не понимавшие французского языка, умерли около 1880 года. В некоторых районах верхней Оверни они прожили еще немного. Лишь немногие взрослые говорили по-французски, отмечал в 1899 г. школьный учитель из Вик-ле-Конт, расположенного в 15 милях от Клермона, но молодые люди начинали пользоваться им время от времени, перенимая привычку в школах, "где патуа строго запрещено". Таким образом, двуязычие стало почти всеобщим. Трудные школьники начала 1880-х годов, выросшие полностью на местной речи, в 1890-х годах владели лишь неполным и буквально раздробленным вариантом того, чему их учили. "Много воды уйдет под мосты, прежде чем мы заставим крестьянина говорить по-французски", - писал отец Горс в 1895 г. о Коррезе, где он по-прежнему проповедовал и объяснял Священное Писание на лимузенском диалекте. "Ребенок пользуется им до тех пор, пока учитель не спускает с него глаз; солдат пробует его в казармах, но, вернувшись в деревню... diga lt que vingua}" Школьный инспектор Дордони был прав. Должно было смениться еще не одно поколение, чтобы французский язык стал родным для таких французов, как эти. По крайней мере. Скорее всего, это было характерно только для потомства, родившегося у тех, кто получил образование в конце 1880-х годов и женился в 1890-х. Это было то поколение, которое уходило в окопы в 1914-18 гг.

Этот медленный и нерешительный процесс, а также то, что его этапы пересекались между различными классами и поколениями (не говоря уже о регионах), объясняет, почему путешественники вплоть до конца века не могли общаться на французском языке. "Косьен-Бас Бретон-Морвандиаль", - заметил английский путешественник в 1892 г., - "в наши дни покачают головой, если заговорят по-французски". Жан Ажальбер описал более типичную для того времени ситуацию: человек в Кантале, который понимал вопросы, заданные по-французски, но не мог ответить на том же языке и вынужден был переходить на патуа. Таков был опыт Эдварда Харрисона Баркера в Ландах того времени, где многие (особенно женщины) не понимали или почти не понимали французского языка, и говорили лишь на нескольких исковерканных словах. В Руссильоне каталанский язык также оставался повседневной речью, но там в основном понимали французский. Баркер писал о другом случае, произошедшем в 1893 г., когда он спросил дорогу у мальчика-пастуха в Дордони и не был понят. Но он добавляет, что это было редким явлением, особенно среди молодежи: "В Верхнем Кюэрси, где патуа - язык всех, даже в городах, человек быстро усваивает преимущество обращения к молодым за информацией, которая ему может понадобиться". "Школа и военная служба были в действии. Только женщины и старики избежали их влияния. Так, профессиональный писатель-путешественник в 1903 г. оказался в деревне в горах Амбазак, недалеко от Лиможа, где не мог ни объясниться, ни понять женщин, говоривших только на патуа. Он не мог найти дорогу, пока, наконец, не встретил мужчин, которые "чисто говорили по-французски".

В десятилетие, предшествовавшее 1914 г., такие "белые пятна" стали, видимо, исключительным явлением. Как показывает исследование сельской речи в Савойе, проведенное в 1911 г., крестьяне теперь старались говорить со своими детьми по-французски, от чего отказывались всего несколько лет назад, чтобы ребенку было легче освоить новый язык в школе. Разрыв между поколениями бросается в глаза: старый крестьянин, к которому обратился городской житель (un monsieur), ответил на патуа, а молодой - на французском. Со священником и учителем старый крестьянин говорил