насладиться свежестью морского воздуха. Но для Гаврилина и этот ресторан с оркестром из пяти музыкантов был открытием. Раньше он всего один раз был в ресторане. Было это давно, больше пяти лет назад, но запомнился ему этот день на всю жизнь.

А было это так: Дмитрий вышел из бассейна умиротворенный, спокойный, слегка распаренный и подошел к буфету. Он уже взял себе стакан кофе и булочку, когда заметил у круглого столика парня своего возраста. Перед ним лежали бутерброды с колбасой, плавленный сырок и стакан молока. Он нерешительно смотрел на Гаврилина и, поймав его дружелюбный взгляд, предложил:

– Давай по сто граммов после бассейна? Не могу один. – Он смешно выпятил губы, изображая, как ему противно пить одному.

Так как Дмитрий не успел сказать ни да, ни нет, а в предложении парня не было ничего криминального, он улыбнулся ему, и тот быстро достал с прилавка два стакана. Забрав закуску, он пересел к Гаврилину, вытащил из внутреннего кармана пальто четвертинку, разлил ее по стаканам. Они тихо чокнулись, чтобы не привлекать внимания буфетчицы, и выпили водку.

– Алексей я, – сказал парень, запихивая в рот половину бутерброда.

– Дмитрий, – ответил Гаврилин, – просто Дима.

Из буфета они вышли в превосходном настроении и чувствовали себя в некотором роде друзьями. С непривычки водка подействовала на Дмитрия, он стал развязней, задевая прохожих, смеялся им в лицо, что обоим доставляло пьяное удовольствие.

Возле метро они остановились, намереваясь распрощаться, и вдруг Алексей вспомнил, что приглашен на день рождения в ресторан. Он буквально вцепился в Гаврилина, требуя, чтобы и он пошел вместе с ним. Долго уговаривать Дмитрия не пришлось, водка сняла все границы условностей и приличия.

В ресторане они появились с запозданием, поэтому появление в компании нового человека было воспринято как само собой разумеющееся. Ему не задавали вопросов, и они никого не спрашивали ни о чем. Они выпили с Алексеем, потом вместе со всеми. Рядом с Дмитрием оказалась девушка – худенькая, миниатюрная, – на которую Дмитрий сразу же заявил свои права. Он стал за ней ухаживать, танцевать, пытался даже изображать светского льва: никто никогда не говорил ему, что женщинам можно целовать руки, интуитивно он сам до этого дошел: целовал ей руки до и после танца, до рюмки и после рюмки, и все хотел доказать своей избраннице, что он хорошо воспитан. Она смеялась нетрезвым смехом и называла его «лапа». Гаврилин опьянел, зал раскачивался и кружился. Тата – он только на очной ставке узнал, что зовут ее Татьяна, – вся перекосилась, рот искривился, все перед глазами разъехалось и плавало в цветных туманах. Кто-то подошел к Тате и взял ее за руку, но Дмитрий не отпускал, он не разрешал никому с ней танцевать. Парень все еще держал Тату и легким движением пальцев толкнул Дмитрия в лоб. Гаврилин отвалился на стул и отпустил руку девушки. Перед глазами пошли круги, и вдруг его взгляд четко сфокусировался на бутылке из-под шампанского. Гаврилин вскочил на ноги и схватил бутылку. Тата и широкоплечий парень с короткой стрижкой боксера удалялись от стола. Дмитрий видел только голову парня, все остальное – столики, танцующие, да и сама Тата – расплывалось в красочном киселе. Гаврилин бросил бутылку и сам, потеряв равновесие, упал возле стола…

На следствии он узнал, что убил человека. Этим человеком оказался Гена Шарков, рабочий с автомеханического завода.

Известие об убийстве сразило Дмитрия, несколько дней он находился в шоковом состоянии, и следователь вынужден был обратиться к врачу. Потом это прошло, и наступил страх перед ответственностью за преступление. Он писал покаянные письма, просил, умолял, плакал неподдельными слезами на суде, испытывая по-настоящему горе, что лишил жизни парня, которого никогда раньше не знал. Он видел, отгороженный от людей в зале суда, и почти не видел тех, кто был тогда в ресторане. Никто из них не обвинял его, не ругал, не возмущался, все были напуганы и потрясены нелепой жестокой сценой. На вопросы суда отвечали быстро и кратко, как бы спешили отделаться от всей этой обязательной процедуры. Да, они его не знали, да, впервые увидели в ресторане, да, он затеял ссору.

Все пять лет, пока Дмитрий был в колонии, он не забывал того ресторана и дал себе слово помогать, чем сможет, матери убитого им парня. В колонии никто его не осуждал, зеки были равнодушны к такого рода преступлениям, каждый из них совершил что-то на свободе и у каждого хватало своих забот, чтобы принимать на себя чужие переживания. Несмотря на тяжесть преступления, Гаврилин не пользовался уважением у зеков, для них он был лишь Шкетом, мальчишкой на побегушках, рабом, которым мог помыкать каждый, кто был сильнее его. Дмитрий ненавидел эту публику, но терпел, пресмыкался, чтобы не подвергаться избиениям, служил сильным и ждал своего часа, чтобы навеки распрощаться с этой проклятой тюрьмой…

…Гаврилин вошел в ресторан и вдруг почувствовал себя несколько неловко под взглядом пяти, шести пар глаз, вонзившихся в него со стороны ближайших столиков. Он наклонил голову, чтобы не видеть этих взглядов, и обнаружил, что брюки его не глажены и пузырятся на коленях. Теперь он сразу оценил свой туалет, от пыльных башмаков до пиджака, собравшегося гармошкой на рукавах, и рубашки не первой свежести. «Каким несчастным я показался этой публике, лакающей коньяк, – с необъяснимой злобой подумал Дмитрий обо всех скопом, не разглядывая их вообще и стараясь не смотреть по сторонам. – Чего доброго подумают, что пришел попрошайничать». Он неуверенным шагом дошел до противоположной стены, где стоял свободный столик, беспричинно страдая от уязвленного самолюбия, и сел на стул. Только сейчас он смог осмотреться и понял, что в этом зале он был нужен лишь одному человеку – официанту. Остальным было ровным счетом на него наплевать, есть он тут или его нет. Хотя Гаврилин и нужен был официанту, тот не спешил к нему, он не хотел нарушать традицию своего заведения – выдержать клиента, довести его до точки, а эту точку официант обязан знать, иначе нечего ему делать в этом горном ресторане. Доведенный до точки клиент начинает нервничать, крутить головой по сторонам, призывно махать рукой любому официанту, что означает – пора облагодетельствовать клиента. Официант с самой обворожительной улыбкой, растапливающей любые куски льда, держа в боевой готовности блокнот и карандаш, подлетает к посетителю – тысяча извинений – задержали на кухне, в буфете, расчеты с другими посетителями, но теперь только в вашем распоряжении. Такая манера сразу повышает акции официанта и его шансы на приличные чаевые.

С Гаврилиным этот номер не