– Какая операция?! Зачем?

– У него начался абсцесс легкого. Осложнение.

– Они же пичкали его антибиотиками! – взвыла я. – Как это возможно?!

– Врачи и сами не понимают. Такого не должно было произойти.

Вот тут меня и обожгло: это я. Кто же еще? Я послала Небесам просьбу освободить меня от Никиты, и она была услышана.

– Но я же не хотела, чтобы так!

– Ты о чем? – Артур на мгновение повернулся ко мне, но снова перевел взгляд на дорогу – машина неслась как очумелая.

– О нет… Это я, Артур! Я вдруг поняла, что не люблю его…

Он озадаченно повторил:

– Не любишь?

– Люблю, конечно! Какая глупость! Как это вообще пришло мне в голову?! Это все испанская песенка…

– Сашка, что ты несешь?

– В кофейне звучала. В ней все дело.

– Эй, ты бредишь, что ли?

– Да ты пойми, если он… О господи… Артур, я же не переживу этого! Это все равно что убить его своей чертовой рукой!

Его лицо мелко подергивалось, но произнес Логов абсолютно спокойно:

– Не понимаю, о чем ты вообще говоришь, но не дрейфь: наш парень не даст зарезать себя. Ты же не успела сообщить ему тот бред, который тебе напела та испанка?

– Нет. Я вообще сегодня даже не написала ему! Сволочь такая…

– Ну и хорошо, что не написала. Для одноглазого ничего не изменилось. Он, может, и не понял, сколько времени прошло… Бедолага.

– Я за целый день о нем не вспомнила!

– Вот сама и мучайся этим, – изрек Артур, как бесстрастный судья. – А его не смей терзать. Ему и без того хреново сейчас.

Я постаралась собраться с мыслями:

– Абсцесс – это вообще что? Нагноение какое-то?

Он процитировал по памяти (видно, уже пробил понятие):

– Абсцесс легкого представляет собой некротизирующую инфекцию, которая характеризуется образованием полости, заполненной гноем.

– Некротизирующую? То есть смертельную?!

– Ну пока-то он жив… И врачи не дадут ему умереть, не бойся. У тебя будет шанс сказать, как ты его любишь.

Артур ничего не добавил к этому, но в его взгляде откровенно читалось: «И только попробуй этого не сказать!»

* * *

Их лица наплыли с двух сторон, точно облака, возникшие на разных уровнях, где слои воздуха движутся навстречу друг другу. Но Никита увидел только одно из них:

– Ты…

Сашкина рука оказалась горячей, а голос прозвучал сдавленно, точно это ее душила болезнь, выжигая легкие:

– Я с тобой. Ничего не бойся.

– Я и не боюсь, – удивился он. – Хотя нет… Боялся, что ты не вспомнишь обо мне.

– В смысле не вспомню? – возмутилась она. – Я о тебе и не забываю! Ты что?! Просто тут так все закрутилось с этим делом… Ну, ты сам знаешь, как это бывает.

В голове гудело, сдавливало раскаленными обручами, но Никита благодарно улыбнулся и закрыл глаза. И тут же испуганно поднял веки – вдруг Сашка исчезнет?!

Догадавшись, она наклонилась ниже:

– Я здесь, мой хороший. Слушай, ты не волнуйся, у них все получится, – Сашка кивнула на белый халат санитара. – Это хорошая больница. Да и не такая уж сложная операция тебе предстоит, я прогуглила по дороге. Скоро вернешься домой.

Его бледные губы напряглись, словно ему уже стало больно:

– А ты… Ты точно этого хочешь?

– У него бред? – спросила она в пространство.

Странно было, что Логов молчит, хоть и продолжает идти рядом с каталкой, положив руку ему на плечо. Никита повернул голову, но тот сразу улыбнулся:

– Сашка права, все не так страшно. Мы побудем здесь, пока тебя оперируют.

– Не стоит, – ответил санитар через плечо. – Он потом до утра проспит. Поболтать не удастся.

– А… – начала Сашка, но тот успел ответить:

– А результат и по телефону можно узнать. Чего здесь торчать? Только мешаться.

«Результат, – уловил Никита. – Еще неизвестно какой…»

Они переглянулись и одновременно посмотрели на него. У Никиты хватило сил выдавить улыбку:

– Он прав. У вас дел по горло.

– Но ты – самое важное, – Саша произнесла эти слова почти в самое ухо.

И то, что это услышал только он, показалось очень правильным. Как там у Шекспира? В том сонете, что Сашка читала ему недавно…

Люблю, – но реже говорю об этом,

Люблю нежней, – но не для многих глаз.

Торгует чувством тот, что перед светом

Всю душу выставляет напоказ…

«Какой же номер у этого сонета? – почему-то Никите показалось важным это вспомнить. – Сто двенадцатый? Сто второй? Там точно была двойка. Почему-то она запомнилась… Это не к добру? Мой хирург окажется двоечником?»

Собственные мысли казались вполне логичными. Он даже не удивился: какая связь между Шекспиром и хирургом? Удивительным образом они слились друг с другом точно так же, как облака, несомые разными воздушными течениями. Между ними километры, а с земли они сливаются.

Все лица, реальные, вспомнившиеся и еще не виденные, медленно кружили над ним, убаюкивая еще до погружения в анестезию.

– Дальше вам нельзя, – услышал он голос санитара.

Сашкины губы испуганно прижались к его лбу:

– Держись!

– И ты, – ответил он.

И только потом понял, как самонадеянно это прозвучало. С чего он взял, что Саша будет переживать? Она сделала шаг ему навстречу, но разве обещала не отступать назад? Как вообще можно удержать девушку, похожую на то светлое облако, до которого неизвестно сколько километров?

– Давление в норме, но температура тридцать восемь с половиной, – донеслось до него.

– Не страшно, – отозвался незнакомый голос. – Соперируем, и тоже будет в норме.

В прорези между медицинскими маской и шапочкой улыбнулись глаза:

– Готов, парень?

«Нет», – хотелось простонать Никите.

Но он лишь плотнее сжал губы, чтобы не вырвалось чего лишнего, и чуть кивнул. Впрочем, его согласия никто и не ждал. Все деловито готовились усыпить его и вскрыть – пока не труп, но тело. Сколько раз ему самому довелось присутствовать с Логовым на вскрытиях, но Коршун не резал живых. Страшнее это или проще?

Им овладела шальная мысль: попросить подержать сверху зеркало, чтобы видеть, как скальпель располосует его кожу и откроется то, чего он сам в себе никогда не видел. Но Никита успел вспомнить, что сейчас его усыпят и ничего разглядеть не удастся. А под местной анестезией такие операции не делают, он уже выяснил, когда утром проснулся с мыслью, что может и не выйти из наркоза. Останется в том чумном сне, не похожем на все предыдущие, который наверняка полон кошмаров. Уже мерещились физиономии с картин Мунка и Босха (Сашка показывала ему альбомы), с неестественно перекошенными ртами, уродливые и глубоко несчастные.