Я тоже стала загадочно улыбаться Лёне, но он целиком и полностью был озабочен поисками аспирина.

— Вы что, простужены? — спросил по-английски Роб. — Вроде у вас теплый свитер…

— Это свитер из шерсти яка, — гордо сообщил Лёня.

Наш небольшой застольный круг мягко озаряли мерцающие масляные светильники. Но Лёнин собеседник, приглядевшись внимательней, вдруг произнес:

— Не хочется вас огорчать, сэр, ваш свитер связан из овцы. Причем не той редкой, голубой, которую недавно вывели в Непале, — они так хорошо смотрятся на зеленой траве, — а просто из обыкновенной серой деревенской овечьей шерсти.

— Да что вы такое городите? — воскликнул Лёня. — Когда жена покупала его на базаре, я сам спросил у продавца: «Этот свитер — из шерсти яка?» Тот ответил: «Да».

— Непальца надо спрашивать: «What kind of wool is it?»[3], — посоветовал Роб. — Поскольку там, где есть хоть малейшая вероятность ответить односложно, непалец вам твердо скажет «Да!»

— Чтобы разрешить этот спор, — говорю я, — надо спросить у яка: «Это твоя шерсть, приятель?»

— Непальский як ответит: «Да!» — Роб нежно посмотрел на свою девушку. — Тут и у яка лучше спрашивать: «What kind of wool…»

Потом мы познакомились поближе, и он попросил Лёню пригласить его в Россию. Роб давно мечтал объехать на «лендровере» Урал, Сибирь и Дальний Восток. Круглый год он работает гидом по всей Австралии — от мангровых болот, кишащих крокодилами, по плато Кимберли — «галерее» искусства аборигенов; демонстрирует парад пингвинов на острове Филлип, метеоритный кратер Вулф-Крик, термитники в человеческий рост, утконосов, коал, кенгуру, динго. И, конечно, святыню австралийских аборигенов — самый большой в мире монолит Айерс-Рок, который меняет окраску в течение дня, начиная с огненно-красного до лилового и голубого.

За год сколачивается небольшой капитал, и Роб Крен отправляется в дальние дали — покорять Фудзи, Килиманджаро, Мак-Кинли, Джомолунгму или Аннапурну.

Он записал нам свой адрес:

Rob Krenn

Р. о. Box 824

Neutral Bay 20 89

Australia

Phone: 61-40908 4279…

И они с Барбарой, взявшись за руки, засмеялись и побежали куда-то в неизвестном направлении.

Лёня поглядел им вслед и говорит с энтузиазмом:

— Давай пойдем гулять? А то все гуляют!..

Мы вышли — а сумерки уже, голубеющий воздух. Естественно, ни души. С одной стороны отвесный подъем, с другой — обрыв. Как тут «гулять», в такой обстановке? Мы карабкались вверх по выжженной сухой траве — сплошь колючки! — то одной ногой, то другой, проваливаясь в глубокие черные норы.

Я исцарапала руки, исколола колени с локтями, мне вспомнился стих нашего Серёни, японское трехстишие:

Время от времени из-под камней вылезали толстые зверьки величиной с сибирского кота. Завидев нас, они вытягивались в струнку перед своими норами и свистом предупреждали сородичей об опасности.

Мы вообще не поняли, кто это такие. И вот недавно читаю Мишеля Песселя, французского этнографа — он отправился в Гималаи на поиски легендарной, сказочно богатой страны, где, еще Геродот сообщал, из-под земли добывают золотоносный песок муравьи, «ростом больше лисицы, но меньше собаки».

Так вот французский путешественник в своей книге «Золото муравьев» пишет, что муравьи-золотоискатели Геродота были в действительности азиатской разновидностью сурков — их зовут байбаками. На высоте четырех тысяч метров сурки роют себе норы и складывают туда огромные запасы травы. Естественно, около каждой норы высится земляной холм.

Как раз на том склоне, куда мы пытались вскарабкаться, около нор навалены холмики с полметра высотой! И если бы грунт старательным сурком был выкопан из золотоносного слоя (есть, есть в Гималайских горах золотые жилы и прожилки!), тогда каждый холм превратился в целое состояние.

О, знать бы тогда, что я встретила живого сурка! Ведь все детство, всю юность отчасти проведя за фортепиано, мне Удалось реально разучить лишь «Сурка» Бетховена, щемящую старинную песенку бродячего шарманщика, по непонятной причине феерически популярную в нашей советской стране. Мы ж выросли на «Сурке»! «Сурок» — это единственная мелодия, которую мне удалось воспроизвести на Люсиной немецкой фисгармонии, не заглядывая в ноты, песня, которую я распевала под собственный аккомпанемент, умиляя бабушку Фаину, дедушку Борю…

— А сейчас Мариночка сыграет нам Бетховена!..

Почему, почему столь унылая нищенская песнь оказалась до боли близка моему от рождения жизнерадостному бодрому духу? Все забуду, а умирать стану — вспомню:

Этот самый «Сурок» въелся в мою душу, кровь и плоть; когда у меня под рукой не было клавиатуры, я играла на книгах, на обеденном столе, во время уроков на школьной парте:

— Москвина!!! — яростно кричала учительница по истории (у нее фамилия, у бедолаги, была Швайнштейн, и как назло я знала, что означает «швайн» в переводе с немецкого). — Немедленно прекрати играть «Сурка»! — она зажимала уши ладонями. — Я его слышать уже не могу!!!

Я убирала руки с парты, сжимала губы, а песня все равно исходила от меня, я ею вибрировала, ее излучала:

Пришло время признаться, что все эти годы я понятия не имела, кто такой сурок, вообще, как он выглядит, чем питается, какой у него характер. Меня это не интересовало. В моем представлении сурок был кем-то космически бесформенным, но дружественным и верным, с таким не пропадешь, куда бы ни забросила тебя судьба.

Поэтому неудивительно, что я и сурок, столкнувшись нос к носу в Гималаях, остались неузнанными друг другом. Он встал столбом, засвистел боевую тревогу. Сурки так себя ведут, исключительно завидев человека. Ни тигр их особо не волнует, ни леопард. С этим связана старинная тибетская легенда.

У одного крестьянина в начале зимы потерялась лошадь на плато Дансар. Он очень горевал, ведь лошадь неминуемо погибнет зимой на голой равнине. Каково же было его изумление, когда весной кобыла нашлась, живая и невредимая, даже не отощала! Оказывается, она кормилась запасами, собранными в норе добросердечного сурка. Хозяин лошади вероломно разорил нору, чтобы узнать сурочьи секреты. С тех пор сурки не доверяют человеку. И правильно делают.