— Я, — продолжал Степан покаянно, — взбулгачил парней, ну, а они с хмелю-то не туда попали. Наши сельские, видно, струсили, а твои поперлись. Так что все равно — я…

— Кончай истерику, — сказал Андрей и почувствовал облегчение.

Все-таки прав он был в споре со своим помощником, было бы просто подлостью оговорить Степана перед Довбней. Сама мысль использовать малейшую возможность, отвести от себя удар таким образом была ему противна. Бог с ним, соперником. Наверное, не сладко ему потерять Стефку. Андрей уже чувствовал, что это так и что Степан храбрится, и ему даже стало жаль его.

— Паршиво получилось, — сказал он. — Но уж в этом-то виноват я.

О гордыня… Кого ему было больше жаль в эту минуту — себя или Степана?

— Теперь уж все равно. Мне отвечать. Так что скоро — прощай, Ракитяны, а вы уж тут помиритесь, она славная девчонка, нельзя ее обижать.

Даже тошно стало от собственного великодушия.

— Ты что… — сказал Степан дрогнувшим голосом и тотчас заговорил торопливо, взахлеб: — Вали на меня, все вали. Может, все-таки учтут, я не откажусь. Мало ли что бывает по пьянке, почему ты, ты-то при чем?.. А Стефа… что ж, лишь бы ей было хорошо, я тебя уважаю. Тебе плохо, и ей плохо будет. А у нас-то все равно разбито корыто, я ей все отпущу. — И снова засмеялся, как бы пряча неловкость. — У нас обычай такой — отпускать, если вдруг передумала и с другим по-серьезному сошлась, не держать зла.

— Да она перед тобой чиста!

— Вообще — да, да! Но такое уж правило, отвергнутый отпускать должен.

И было по-прежнему муторно от этих взаимных, наперебой, уступок. Неприятны были сумбурность Степкиных откровений и его, Андрея, самоотверженная попытка отступиться от того, на что он, собственно, уже не имел права. Скорей бы кончился этот никчемный разговор, остаться одному, никого не видеть, ничего не знать.

— …Так я пойду, — словно издалека донесся робкий голос Степана, — мне еще клуб закрывать.

— Да.

Андрей шевельнул рукой ему вслед, как будто Степан мог разглядеть этот прощальный жест, и ощутил в ладони теплую рукоять пистолета.

* * *

Хоронили Фурманиху под вечер. Общительность старухи, ее широкие связи при жизни были известны, и все же нельзя было не подивиться многолюдью на похоронах. Андрей стоял у окна, глядя на траурный кортеж. За гробом, тонувшим в розвальнях, топало сотни две хуторских баб, в большинстве молодые, каждая из них, очевидно, чем-то была обязана Фурманихе, хранила добрую память о расторопной и в меру, по-божески хитрой посреднице — жизнь есть жизнь, — которая вдобавок ко всему выручала молодух в деликатных делах доморощенным акушерством.

Теперь они все шли, понурясь, хлюпая носами в шерстяные платки, а позади вышагивали их мужья, окутанные облачками табачного дыма пополам с самогонным парком.

Фурманиха лежала в бумажных цветах, маленькая, строгая, точно уснувшая птичка, и над ней, сгорбись, с растерзанным хмельным лицом, недвижно склонился Владек — простоволосый, с красной от холода лысиной. Кто-то из шагавших вслед за санями заводских дружков-стариков пытался напялить на него шапку, он всякий раз деревянным движением поднимал руку и сбрасывал шапку на снег.

Грянул жиденький, но дружный оркестр, и Андрей, невольно вздрогнув, увидел знакомую баранью папаху Степана над медным раструбом.

— Откуда оркестр? — спросил он Юру, стоявшего за его спиной у окна.

— Клубный. Степка бесплатно выделил.

Весь день, прошедшие сутки, он ломал голову над историей с убийством. Хотя, по правде говоря, не до того ему было — старался отвлечься от тягостных мыслей. И все-таки дикий этот случай не шел из головы. Придумывал и отвергал десятки вариантов. «Убийца за гробом старухи!» — мелькнула вдруг досужая мысль. Он брезгливо отмахнулся от нее, припомнив вчерашнюю встречу. Степка — говорун, излишне эмоционален, вспыльчив. Но чтобы спокойно, профессионально удушить старуху, а потом скорбно дуть в трубу на ее похоронах!.. Фурманиха… Что-то мучило, не давало покоя в ее рассказе, чего он не мог уловить, упустил и теперь не мог вспомнить, что именно.

Перебирая в памяти все, случившееся за последние дни, он старался добраться до сути, заходил так и этак, словно пытался поднять непосильную тяжесть.

«Итак, «партизан» приходил к ней за деньгами. И убил. Не из-за денег. Было нечто более серьезное, нежели нужда в деньгах, — страх разоблачения. И это связано с землянкой, с той кладью… Сказала ли ему старуха о том, что я заинтересовался золотом или нет? Если да, то он уже шел с определенным намерением… Кажется, да… Да, я у нее спрашивал, и она отвела глаза. Значит, это он? Но кто же он? Степан единственный человек, которому не нужны были советские деньги, если он действительно собирался ехать».

Было такое ощущение, словно разгадка где-то рядом, ясная как день. Но мысль ускользала, и он тщетно старался сосредоточиться, уловить…

«Но какого черта я думаю обо всем этом… Теперь уж думай не думай».

А что, если старуха соврала? Недосказала? Может быть, все-таки не утаила от мужа? Но тогда Владек мог знать о нем, об этом «партизане». Муж и жена… Неужто не поделилась? Вполне… Значит, надо расспросить старика! А вдруг?..

* * *

Мурзаев дремал на нарах, сменившись с поста, Юрий склонился над учебником, присланным Любой.

Он поднял глаза, вымученно улыбнулся. Эта улыбка, точно лучик света, проникла в сумерки души, и Андрей подумал, что вот Юра живет уже будущим… И он бы тоже хотел вот так жить будущим и почитывать литературу. И снова с болью подумал, что для него все кончено. Еще день-два — приедет следователь.

— Где Владек?

— Неживой, — сказал Юра участливо, — после поминок завесили ему окно, сам уже не мог.

— Зачем?

— Не знаю. Довбня заходил — приказал…

«Вот оно что, значит, я был прав. Владек — единственная ниточка. Сумел ли милиционер чего-нибудь добиться от хмельного старика?»

Он не стал будить Владека.

Постоял. Закурил, протянул Юре пачку…

— Да, ты ведь не куришь…

Вернулся к себе, в охолодавшую комнату барака, бросил в печь пару поленьев и долго сидел, отрешенно глядя на потрескивающий огонь, борясь с дремотой, потом, растормошив уголья, закрыл заслонку, прилег не раздеваясь и сразу как бы провалился в душную яму.

…Он вошел почти неслышно, хотя Андрей хорошо помнил, что запер дверь. Лица его различить не мог, но чувствовал, что нет в незваном госте ни страха, ни волнения, даже привычно затаенной насмешки, присел рядом на стул, точно доктор у постели больного. «Наверное, несмотря на вину, он чувствует свой верх и полную безопасность», — подумал Андрей не без дрожи, но вместе с тем на диво спокойно