Оглядел её. Тело Аси было прекрасным, а стало совершенным, каждый изгиб, каждая округлость не избежали прикосновения моих губ, языка и пальцев. Потом я целовал её долго, впитывая сладко-горький вкус, давая ей время загореться еще сильнее, и когда она застонала, я взял её грубо, резко, показывая, что главный я. Пусть я не волк, а всего лишь человек, но вожак нашей маленькой стаи.

Я почувствовал, что Аська поднялась на такую высоту наслаждения, что её тело запело, подчиняясь мне с охотой и радостью, мне же не хватало еще одного движения, двух, трех… Когда я присоединился к ней на волне волны наслаждения, за стеной раздался нечеловеческий вопль.

Мы бежали в детскую, путаясь в штанах и платье, всё еще прижимаясь к друг другу обнаженными телами, быстро скрывшимися под шуршащей тканью.

Причем я умудрился влезть в аськино платье, она утонула в моих джинсах, торопливо застегнула лифчик, и уставилась на довольную Вику, грызущую, рвущую на мелкие клочки хвостик и голову игрушечного волчишки. Изредка Викёныш издавала леденящий душу клич боевых оборотней. Назвать иначе этот дикий вопль я не мог.

— Вика, доченька, — я подхватил её на руки, пушистую, пахнущую молоком и шоколадом, прижал к себе.

— Па? — крошенька вцепилась острыми зубами мне в ухо.

— Уй-я-а-а-а… — прошипел я, слезы навернулись на глаза от боли.

— Папу надо беречь, милая, он самый чудесный, самый любимый наш, — забрала Ася дочь, прижала к голому животу и поцеловала в пушистую макушку. — Когда-нибудь, крошенька, ты поймешь, что самым главным в твоем сердце стал один единственный мужчина. Я бы хотела, чтобы он был таким, как наш папа.

— Убью! — вырвалось у меня, потому что я представил свою вытянувшуюся двадцатилетнюю кроху в кружевном платьице, ведущую в наш дом за руку чужого нам, но любимого ею парня.

— Кого? — искренне удивилась Аська.

— Любого, кто придет сватать мою малышку! — вызверился я на незнакомого, но уже ненавистного жениха.

— Особенно, если он будет не волк? — изогнула левую бровь Аська. — А к примеру… маг?

Я поцеловал дочь в щечку, потом поцеловал Аську в тыльную сторону ладони:

— Кем бы он ни был, я никогда ему не прощу, что он займет мое место в её сердце, — с горечью сказал я.

— Ну, ты чего? — Аська смеялась и плакала, прижимая нас обоих к своей груди. — Ты чего, маленький мой, Тёмка мой, она будет любить тебя, а потом я буду тоже любить тебя, сильнее, чем все наши дети смогут поделиться любовью с нашим дорогим па!

— А не врешь? — просунул я руку под ремень моих джинсов и коснулся пальцами между ног жены.

— Вот те полная луна! — заверила меня Ася, темнеющий взгляд которой опять вызвал желание взять её.

Но не при дочке. Я вытащил руку.

— Па? — Вика куснула меня в щеку, но легонько, будто успокаивая и ласкаясь.

— Спать пора, маленькая, — прошептал я, целуя пушистую макушку Вики.

Ася положила её в кроватку.

— Спи, радость моя лунная, засыпай, доченька моя пушистая, — и Ася зашептала, сияя каким-то дивным нереальным светом, слова, совершенно бессмысленные для чужих.

Как речи влюбленных, они не имели значения для посторонних ушей, но эти «носики», «щечки», «глазки», «пальчики-горошки», «лапки», «хвостики», «малышата-крохи» заставили Викеныша закрыть глаза и уснуть с блаженной улыбкой и матерчатым хвостиком в уголке алых губ.

— Что, па, не умеешь так? — с победным видом спросила Аська, обнимая меня, утыкаясь мне носом в грудь. — Я люблю тебя, Тёмка, родной мой, так люблю, — зашептала она, — иногда я задыхаюсь от нежности к тебе, иногда в груди ломит от желания держать тебя всегда рядом, оградить тебя от любой боли своими руками, своим телом.

Нас окутало что-то сладостное, неизведанное мной, непонятное мне раньше, отцовско-материнское единение над кроваткой сопящей довольной и румяной дочери.

Я поднял Аську на руки и потащил к нашему дивану, она успела только вытянуть тканевый хвостик из розовых губ Вики, и вжалась в меня.

В нашей комнатке мы стали опять любовниками, сумасшедшими влюбленными, растворяющимися друг в друге, забывающими о себе, только бы доставить наслаждение возлюбленной и возлюбленному, только бы доказать всю силу и искренность нашей общей любви.

— Посмотрим, что же у тебя под юбкой? — смеялась Аська, задирая свое порванное платье мне до талии и облизывая сочащийся влагой твёрдый член.

— Давно хотел узнать, что у тебя в штанах, — вторил я ей, расстегивая молнию и просовывая за пояс обе руки.

Мы кончили вместе, так и не раздевшись донага, дрожа от возбуждения и сминая друг друга в крепких объятиях.

— Знаешь, о чем я мечтаю иногда, когда мою посуду? — Ася лежала на мне, касаясь всем телом моего, теплая, нежная, моя.

Мои джинсы она всё-таки стянула и отбросила на пол.

— Расскажи, — улыбнулся я, вытягивая руки из рваного платья.

— Я представляю, как мы устраиваем волчий пикник! — выпалила Ася. — Едем в лес. Ты раздеваешься донага, я целую тебя, мы любим друг друга на траве, а потом ты надеваешь штаны, а я обращаюсь в волчицу, и мы бегаем по лесу вместе.

— Чудесно, — улыбнулся я её счастливой улыбке, — а потом ты съедаешь меня на десерт.

— Дурашка! — хихикнула Ася. — Не наговаривай на волков-оборотней, я тебя даже не укушу…

— Почему? — сыграл я удивление.

— Потому, глупенький па, — Ася спрятала пылающее румянцем лицо на моей голой груди, — потому что я люблю тебя.

Он был на вид очень юным, худым высоким и бледным. Только густая седина в каштановых грубо остриженных волосах, скорее даже нарочно обрезанных как попало им самим, подсказывала, что парню не меньше тридцати лет. По документам он оказался моим ровесником.

Гри Йостерс, по имени явно не был славянином, да и внешностью он напоминал больше средневекового рыцаря, вернувшегося к мирной жизни из светлого крестового похода. Красивое запоминающееся лицо, благородное и отрешенное от всего мирского. Брови поднялись и надломились посредине распахнутыми крыльями, прямой нос с тонкими ноздрями был словно сотворен резчиком по мрамору, широко расставленные глаза из-за бледной кожи казались ещё зеленее, а скулы были чересчур острыми. Только губы, пухлые розовые не вписывались в образ мрачного рыцаря. Парень с такими губами должен был любить и жизнь, и женщин. Двигался он медленно и текуче. Вода, наверное, по своей второй ипостаси. Видящие маги редко становились похожи в момент колдовства на живых существ, чаще они сроднялись с какой-нибудь из стихий.

Видящего мага согласился вызвать Эль Канте после того, как я, используя рискованные метафоры и отчаянные иносказания, изложил суть запутывающегося всё сильнее дела о некроманте и потерянных душах.