Мне казалось, что я убедительно скрываю, как сильно мне хочется выползти из своей шкуры и с облегчением рвануть вперед на максимальной скорости, — но, видимо, нет.

Олани, которая из нашей четверки сейчас соображает лучше всех, берет командование в свои руки, пока мы не начали снова препираться. Недовольного Рейза отправляют искать мне новую одежду, а мы с Исольдой идем за ней — устраивать на ночлег лошадей и нас самих.

Я немного колеблюсь, когда замечаю над входом постоялого двора подкову — защиту от фейри. Она не особо защищает, но вполне эффективна как предупреждение для баньши и бродячих фейри: держитесь подальше; не стоит обижать местных смертных. Хоть я и не собираюсь никого притеснять, но прохожу под ней не без дрожи.

Мы с Исольдой молча ждем, пока Олани все устраивает без единого лишнего слова, производя впечатление даже на меня. Нам много чего нужно обсудить, но я не понимаю, о чем можно говорить в присутствии незнакомцев.

Исольда, однако, не умеет долго держать язык за зубами.

— Одна комната? — резко спрашивает она, пока мы тащимся на третий этаж. При каждом шаге мои мышцы горят огнем.

— Можешь заплатить за еще одну, — в лоб отвечает Олани.

Сестра замолкает и сдается. У нас нет ни гроша. Все наше имущество — вообще все — осталось в повозке.

Но сейчас нельзя об этом думать.

В нашей комнате теснятся две узких кровати. Это проблема, но к ней я вернусь позже. Тут относительно чисто — по меркам таких мест, — через толстое пузыристое оконное стекло виден скалистый утес, обрывающийся вниз на добрых тридцать метров, фонарь под потолком едва освещает углы, а еще — какая удача! — здесь есть кадушка с водой.

— Так, — говорит Олани, когда дверь захлопывается, — покажи-ка мне голову.

Исольда трогает свои волосы.

— Не беспокойся. Правда. Ты же перевязала.

Олани закатывает глаза.

— Я выросла в аптеке. Дай посмотрю. — Не обращая внимания на наше молчание и озадаченные взгляды, она добавляет: — Какой от тебя толк, если у тебя сотрясение и ты ничего не соображаешь? Или мертва.

Сестра моргает, но ответить ей нечего. Может, она ранена тяжелее, чем мне казалось.

— Ладно, — вздыхает она. — Дай только ополоснусь.

И тут до меня доходит, что от усталости я едва держусь на ногах, но я не хочу привлекать к себе внимания и пробираться к кроватям посреди комнаты. Вместо этого я просто прижимаюсь спиной к стене и сползаю на пол. Потом подтягиваю колени к груди и расшнуровываю ботинки. Исольда выглядит непривычно уязвимой без черной одежды, которая сейчас свалена в кучу на полу, как сброшенная чешуя. Ее бежевая нижняя рубашка и легинсы — такие же, как мои — превращают ее в мое непривычное зеркальное отражение.

Размотав бинты, Олани ощупывает крепкий череп моей сестры. Ее движения на удивление нежны. Она приподнимает подбородок Исольды и изучает ее зрачки.

— Как, ты сказала, тебя зовут?

— Исольда Грейгроув, — отвечает она. Я так давно не слышала нашей настоящей фамилии, что она звоном отдается в ушах. Может, нам и стоило бы назваться вымышленными именами — однако вряд ли мы сможем играть в эту игру неизвестно сколько дней (или недель). К тому же наше имя не так чтобы известно, в отличие от некоторых, так что какая разница. — А это моя сестра, Сили.

Олани кивает:

— Олани Фулбрейс.

Я не утруждаюсь напомнить, что мы уже знаем ее имя. Я вообще ничего не говорю. Просто рассматриваю свою ладонь, украшенную заклятьем. Кручу рукой и так, и сяк — стрелка все равно поворачивается и указывает в одном направлении. Но куда?

Олани достает из-под плаща сумку и роется в ней. Вынимает баночку с маслянистой субстанцией, мажет блестящую рану на виске Исольды, затем обматывает голову свежим белым бинтом.

— Руку давай.

Исольда подчиняется, подставляя обнаженное плечо.

— Ай! Осторожно!

Олани накладывает на рану мазь из банки.

— Что ты как маленькая? Нельзя научиться драться так, как ты, и ни разу не испытать боли. А тут — ерунда.

Исольда криво ухмыляется:

— Да ну. Прежде мне ни разу не доставалось. — Улыбка ненадолго гаснет, но снова возвращается.

— Я прошу прощения. — Олани не смотрит ей в глаза, сосредоточившись на своих пальцах, которые проворно накладывают повязку.

Исольда пожимает здоровым плечом.

— Не переживай. Давненько никто не выматывал из меня всю душу.

— Думаю, для следующего раза придется хорошенько потренироваться, — мягко говорит Олани. Они обмениваются лукавыми взглядами.

Фантастика, думаю я. По крайней мере, они поладили.

— Так, теперь ты, под… эээ… Сили.

Она проявляет строго врачебный интерес, но я все равно покрываюсь испариной.

— Со мной все в порядке! — возражаю я.

Исольда смотрит на меня так, как когда я все усложняю и веду себя по-детски.

— Сили, не начинай. Посмотри на себя.

Она права.

Когда я безропотно подчиняюсь, они с Олани отходят в сторону, чтобы не мешать моему уединению.

Я со вздохом стаскиваю мокрое и грязное платье. Кожа зудит от долгого пребывания в мокром тряпье, и раздеться — все равно что глотнуть свежего воздуха. Оттереть грязь, которую дождь не успел смыть с головы, лица и ног, — тоже счастье. Проверяю, цела ли моя подвеска, не распустился ли узел на кожаном шнуре, расплетаю волосы, еще державшиеся в подобии косы, и собираю их на затылке.

Дальше тянуть время нельзя. Осматриваю руки.

Все хуже, чем я думала.

На моей коже вытравлены скелеты цветов — выпуклые, тонкие, розовые внутри и багровые по краям. Они тянутся от тыльной стороны рук вдоль плеч, и я даже не представляю, насколько простираются на спину. Провожу по листьям вдоль ключиц, прослеживаю ожоги