Она могла убить меня.

Эта молния — она могла убить меня, но не убила. Рада я этому или нет — пойму позже.

Взяв себя в руки, я пересекаю комнату и сажусь на край кровати — осторожно, как птичка, которая в любой момент может взлететь. Олани приседает передо мной и внимательно изучает теплыми карими глазами цвета освещенного солнцем вечернего чая. Потом медленно, словно я — дикий зверек, который мгновенно рванет прочь, если его испугать, она кладет изящную руку мне на плечо.

Я застываю, борясь с желанием отшатнуться, и быстро отвожу взгляд. Никто, кроме родителей и сестры, никогда не смотрел на меня так — пытаясь понять, в чем проблема и как это исправить.

— Тебе больно, — сурово говорит она, удивляя меня.

Мои мышцы сведены и болят от напряжения.

— Да.

Ее рука покоится на моем плече. Странное ощущение: я как будто пью что-то теплое и сладкое холодным утром. Когда она проводит другой рукой по кружевным отметинам, боль горячо и ярко вспыхивает с новой силой.

— Мощная магия. До сих пор чувствуется.

Я колеблюсь и не решаюсь взять на себя ответственность за это. Моя же магия обратилась против меня.

Из-за нее, напоминает мне нечто злобное из глубины подсознания. Она должна заплатить за это. Гоню мысль прочь.

Олани слегка хмурится, аккуратно водя пальцами по моим лопаткам. Я не знаю, что она делает, но не шевелюсь.

Успокаивающее чувство усиливается, и я в конце концов убеждаюсь: она действительно что-то делает. Покалывание под кожей, ощущение прикосновения чужой магии к моей, что-то мягкое, теплое, а затем… затем, внезапно — облегчение, потому что пронизывающая боль уходит.

Я ахаю.

— Ты… ты…

— Целительница! — заканчивает не менее потрясенная Исольда.

Олани слегка отодвигается и рассматривает нас. Ее безрукавка как будто выцвела по краю, а вдоль торса, по охристой ткани, тянутся тонкие белые черточки. Она глядит на расползающиеся пятна — цену очищающей магии — и немного раздраженно вздыхает.

— Это проблема?

Я разминаю руки и плечи, все еще недоумевая, и качаю головой. Снаружи еще больно, но внутри боль утихла.

Исольда наклоняется, опирается локтями на колени; ее глаза сияют.

— Почему ты не сказала?

На лице Олани мелькает улыбка.

— Волшебство… не мой конек. Это — ну и одно защитное заклинание примерно раз в месяц, — вот и все, что я могу.

— Спасибо, — тихо говорю я. — И прости меня за… ну…

Олани отмахивается.

— Что ты сделала — не важно. Нравлюсь я тебе или нет — тоже не важно. Я не Рейз. — Наши глаза снова встречаются. — Не позволяй ему увлечь тебя, — продолжает она. — Он избалованное дитя, но старается изо всех сил.

Я опускаю взгляд, не желая ничего обсуждать.

— …Мне так кажется, — добавляет она.

— Он тебе платит, чтобы ты так говорила?

Олани снова удивляет меня: она смеется.

— А ты забавная, подменыш. Ой, прости. Сили. Я исправлюсь.

Я ощущаю другое тепло, не то, которое связано с целительной магией. Оно быстро улетучивается, уступая место бурлящему во мне вопросу, который не дает покоя:

— Как думаешь… шрамы будут?

Мой голос едва слышен. Олани собирает сумку, вешает ее на крючок у дверей, рядом с плащом. Она останавливается и странно на меня смотрит.

— Ты… ты никогда раньше этого не делала, да?

Я не отвечаю, но моя напряженная поза и взгляд в пол сообщают ей все что нужно.

— Я не знаю, — честно говорит она. — Была бы это обычная молния… Сами ожоги не выглядят особо серьезными. Скорее всего, они потускнеют. Но магия… менее предсказуема.

Ага, расскажи мне, думаю я, сжимая пальцы в кулак и вдавливая ногти в нежный центр компаса на ладони.

— Магия жадная, — продолжает она. — Она всегда черпает себя из чего-то или кого-то. Даже если ты не видишь, как это происходит. Она не… она не позволит забыть о расплате. — Должно быть, Олани заметила выражение наших лиц, потому что быстро добавила: — Я могу сделать для тебя мазь. Но ничего не обещаю.

По крайней мере, голова не раскалывается, как в прошлый раз. Я хотя бы в сознании. Я рассматриваю руки, испещренные отголосками молний, которые все еще жгут и пухнут от собственной злобы.

И сильнее, чем прежде, ненавижу и себя, и кипящую во мне магию.

Глава 13

Естественно, одежда, которую добыл Рейз, мне великовата. Вырез кирпично-рыжего платья глубже, чем хотелось бы, и при каждом движении криво сползает на ключицы. Но рукава, милосердно широкие, дают свободу моей чувствительной коже, а узкие плотные вышитые манжеты спускаются ниже запястья, почти закрывая кисти, так что жаловаться особо не на что.

Я все еще чувствую себя неловко, пока мы спускаемся по лестнице, постоянно одергиваю ткань, чтобы платье село как надо, и заправляю подвеску за воротник. Несколько сантиметров покрытой волдырями кожи выглядывают из-под рукавов и ворота. Вместо обгоревшего фартука на мне теперь полотняный пояс, дважды обернутый вокруг талии для лучшей посадки, и мне не хватает привычного ощущения кожаных полос и лент, как могло бы не хватать собственного пальца. Так что остается только теребить вышивку на манжете.

— Думаю, я неплохо справился, — говорит Рейз, мужественно пытаясь воткнуть ледоруб в застывший слой неловкости, повисшей между всеми нами. Никто не отвечает.

На первом этаже, в трактире, кишат люди, залитые маслянистыми лужами мерцающего света от расставленных повсюду ламп. Все говорят одновременно, звуки речи и смеха накладываются друг на друга, ежесекундно становясь громче.

— Я хочу вернуться наверх, — бормочу я так тихо, чтобы меня