Но Бруно опять повезло, если можно назвать это везением.

Дойдя до перекрестка, он вдруг заметил важно вышагивающих по прилегающей к набережной улице постовых. Их было двое. Они дошли до угла здания, где и остановились.

Бруно сглотнул слюну. Несколько раз коротко вдохнул, судорожно выдохнул и вдруг побежал через дорогу.

Он несся, демонстративно глядя на Мезанг, по водам которого под парусом неторопливо шла чья-то яхта. И несся так, что столкновение с городовым было неизбежно.

Бруно врезался в него со всего размаха. Сшиб, повалив на мостовую. Повалился сам, покатившись кубарем, но тут же вскочил, не чувствуя боли, и побежал дальше.

Постовой поднял сослуживца. Тот отмахнулся и указал на нарушителя. Городовой поднес ко рту свисток и пронзительно свистнул.

— Стой! — крикнул он во всю глотку и свистнул вновь.

Бруно для порядка пробежал еще несколько шагов, покорно замер и развернулся.

Полицейский бежал за ним, придерживая саблю. Но Маэстро смотрел не на него. Он смотрел на преследователя, который уже шагнул на дорогу и вдруг свернул на примыкающую улицу.

Бруно, тяжело дыша, расплылся в блаженной улыбке идиота.

Полицейский подбежал к нему и положил Бруно руку на плечо. Второй, прихрамывая на ушибленную при падении ногу, торопливо нагонял.

— Что же вы? — выдохнул полицейский. — Глаз у вас нету? Не видите, куда бежите?

— Простите великодушно, — взмолился Бруно. — Честно, не видел. Не заметил вас. Такой вот я рассеянный…

— А куда же вы спешите так? — подозрительно прищурился полицейский.

— Да понимаете… — Бруно почесал за ухом.

Городовой приблизил к нему лицо и принюхался. Опытный нос служителя закона сразу же и безошибочно определил едва уловимые флюиды спирта, успевшие давно выветриться.

— Вы сегодня пили? — глаза полицейского заблестели.

Бруно раскрыл рот, но ничего не сказал. Лишь тяжко вздохнул и виновато склонил голову.

— Пил, хэрр офицер, — честно признался он.

Полицейский многозначительно переглянулся с сослуживцем.

— Но то на радостях, хэрр офицер! — горячо оправдался Бруно. — Понимаете ли… понимаете, у меня жена на сносях. Вот-вот родить должна, а я работал, вкалывал весь день. А тут мне весточку из дому прислали, мол, рожает! Рожает! Ну я и упросил, чтоб меня отпустили на часок. Забежал в кабачок, хлопнул, чтоб все как надо прошло и вышло, ну и бегом домой. Совсем голову потерял. Я ж люблю ее. Все прощал! Она клялась, что мой, мой ребенок! Вот и…

— Хм, — хмыкнул городовой, переглядываясь с коллегой. Его взгляд сделался мягче. Понимающим.

— Это ж наш первый, — добавил Бруно, почуяв, что поймал на жалость семьянина. — Так долго ждали…

— Ну, кхм, — кашлянул полицейский.

— Ладно, — махнул рукой его сослуживец. — Кто родился-то хоть?

— Не знаю еще, — ответил Маэстро, сияя от счастья. — Но если мальчишка… Как вас звать, хэрр офицер?

Полицейский несколько растерялся.

— Густавом звать.

— Если мальчишка, Густавом назовем, вот при Боге Едином клянусь! — заверил Бруно, кивнув на возвышающийся на левом берегу Мезанга собор Святого Арриана, и неловко осенил себя святым пламенем.

— Ну так-то уж и сразу… — пробурчал полицейский.

— Спасибо вам, спасибо. И вам спасибо! — затараторил Маэстро, схватил городового за руку и сильно потряс ее.

— Иди уже… папаша, — усмехнулся сослуживец. — Только больше людей не сшибать!

— Не буду, не буду! — заверил Бруно и торопливо пошел к стоянке.

Полицейские проводили его насмешливым взглядом. Потом первый осторожно раскрыл сжатую в кулак ладонь, показывая напарнику портрет Вильгельма Первого, строго взирающего с банкноты в пятьдесят крон.

Глава 11

Новые постояльцы «Спящей сельди» не нравились Арно. Вызывали тяжелые воспоминания о событиях десятилетней давности. Когда Сирэ горел, а каждый отель был завален умирающими и ранеными. Даже в его ресторации пол был залит кровью, а трупоносы озолотились на выносе трупов. Тогда тоже просто входили вооруженные люди и делали то, что считали нужным. Разве что не платили. Но смотрели так же и не тратились на лишние слова.

Арно, конечно, сразу обратился к одному из воротил Жака Горбуна, спросил, не ищут ли троих подозрительных типов — дерганного, вечно чешущегося доходягу, кабирца, как будто крикнувшего «Альджар-Райят» и станцевавшего раксат-сареа в церкви круциатов, и здоровенного, злобного дылду с бандитской рожей, которая почему-то упрямо не хочет откладываться в памяти. Однако воротила ответил, что никого такого точно не ищут. Тогда мэтр Бономэ, со всем уважением вручив воротиле бутылочку вина производства виноделен герцогства — или уже департамента — Сольдесюд, поинтересовался, не ищут ли таких в других районах Анрии. Воротила бутылку принял и ответил, что даже если и ищут, пусть ищут у себя, а не в Лявилле. Арно намек понял. Он вообще был понятливым, покладистым и платил ренту вовремя, а потому состоял у воротил Жака Горбуна на хорошем счету.

Мэтр Бономэ решил, раз все равно деваться некуда и не избавиться от нехороших жильцов, так хотя бы что-то заработать на них. А если кто-нибудь придет за раненым, просто нужно сделать очень жалобный вид и не мешаться. Возможно, даже не побьют стекла и несильно зальют кровью пол.

Сперва Арно содрал за неделю, как за месяц. Доходяга пытался возмущаться, но главный молча заплатил. Тогда мэтр Бономэ обнаглел и зарядил еще за якобы каждодневную смену простыней. Делать этого Арно, конечно, не собирался, но доказать обратное нужно еще суметь. Затем мэтр Бономэ принялся драть с постояльцев за воду для умывания, за еду, буквально за каждую крошку и каждую каплю, сославшись, что завтраки, обеды и ужины в цену постоя не входят. Это было правдой, но стоила яичница с беконом, укропом и помидорами и куском печеного хлеба отнюдь не как Dîner royal pour trois. Хозяева анрийских гостиниц давно устроили гонку по снижению цен на питание, чтобы привлекать как можно больше жильцов, но мэтр Бономэ справедливо предположил, что эти съедут только тогда, когда сочтут нужным.

И в довершении всего Арно выделил для ухода за кабирцем Розу. Кьяннку-сироту, которую он приютил пару лет назад и об отношениях с которой на улице ходило много нехороших слухов. Напрасных. Самым близким их общением была разве что воспитательная порка полотенцем, когда девчонка что-нибудь била или лодырничала.

Роза, конечно, сразу заартачилась — она до визга боялась крови и брезговала, когда приходилось убирать… всякое. Пришлось намекнуть, что пора бы ей уже получать не только еду и угол, но и деньги, хотя бы на новое платье, а то старое уже лодыжки не закрывает и жмет даже в ее худющих боках. Арно заверил, что за новую работу Роза получит полкроны в неделю, хотя сам за услуги девчонки планировал навариться минимум на десять.

Главный и здесь просто сунул Арно остатки денег, чтоб старик уже заткнулся.

Тогда-то мэтра Бономэ и осенило: если неприятные жильцы согласны на любые условия, значит, им есть что скрывать. А значит, если выведать их тайны, можно заработать значительно больше.

Он наказал Розе держать ухо востро и внимательно подмечать все, что покажется подозрительным. Девчонка капризно сморщила веснушчатый нос. Тогда Арно выразительно погладил полотенце на плече. Кьяннка взлохматила черные вьющиеся волосы и гордо удалилась на кухню, гремя деревянными башмаками по полу. Это означало, что она недовольна, возмущена, обязательно устроит мелкий саботаж, но деваться некуда.

Беда была в том, что в гостинице оставался один только кабирец, но он был не особо разговорчив. Двое других посменно пропадали где-то в городе. Если оставался доходяга, исчезал злобный. Доходяга запирался у себя в комнате и разве что матерился в потолок. Если оставался злобный, убегал куда-то доходяга. Злобный запирался в одной комнате с кабирцем, и оттуда если и доносились звуки, то или болезненные, страдальческие стоны побитого хакира, или кабирская речь. По-кабирски Арно не знал даже, как будет «добрый день».

Только вчера вечером, когда все трое заперлись в одной комнате, мэтр Бономэ улучил подходящий момент, тихонько пристроился у тонкой двери и принялся слушать. Но не расслышал ничего, кроме очередного потока бессвязной менншинской матерщины от доходяги.

Это огорчило мэтра Бономэ, но он не отчаялся и принялся ждать очередного подходящего случая.

* * *