могло утолить лишь громадное количество холодного пива, игравшего своими полупрозрачными загогулинами сквозь зелёное бутылочное стекло.

Но ограниченность денег не давала возможности развернуться. Тогда Птицелов, проявив благородство, сдал свой билет в кассу. Вскоре его примеру последовал Катаев. Сдал свой билет и Есенин – не ехать же в Константиново одному?

Разом забыв старушку-мать в ветхом шушуне, Сергей читал свою поэму «Анна Снегина»:

Когда-то у той вон калитки

Мне было шестнадцать лет,

И девушка в белой накидке

Сказала мне ласково: «Нет!»

Далекие, милые были.

Тот образ во мне не угас…

Мы все в эти годы любили,

Но мало любили нас.

При этих словах Есенин всхлипнул, по щекам его текли горючие слёзы. Расчувствовались и его застольные друзья. По щекам Катаева тоже потекли ручейки. Птицелов опустил на стол свою лохматую голову и издавал носом горестное мычание.

…Через пятьдесят лет Валентин Петрович, умудрённый горьким опытом жизни, писал: «Уже тогда, в первый день нашей дружбы, в трактире на углу Чистых прудов и Кировской, там, где теперь я вижу станцию метро „Кировская“ и памятник Грибоедову, я предчувствовал ужасный конец Есенина. Почему? Не знаю!»

Растить человека. Сергей Есенин был человеком контрастов и неожиданностей. В 1925 году поэт вдруг решил перемениться, зажить по-иному. Планы на ближайшее будущее он связывал с женитьбой. Вот что услышал от него в один из первых летних вечеров коллега по поэтическому цеху Рюрик Ивнев, сидя на скамейке Тверского бульвара:

– Ты должен дать мне один совет, очень… очень важный для меня.

– Ты же никогда ничьих советов не слушаешь и не исполняешь!

– А твой послушаю. Понимаешь, всё это так важно. А ты сможешь мне правильно ответить. Тебе я доверяю.

Я прекрасно понимал, что если Есенин на этот раз не шутит, то, во всяком случае, это полушутка… Есенин чувствовал, что я не принимаю всерьез его таинственность, но ему страшно хотелось, чтобы я отнёсся серьёзно к его просьбе – дать ему совет.

– Ну хорошо, говори, – сказал я, – обещаю дать тебе совет.

– Видишь ли, – начал издалека Есенин. – В жизни каждого человека бывает момент, когда он решается на… как бы это сказать, ну, на один шаг, имеющий самое большое значение в жизни. И вот сейчас у меня… такой момент. Ты знаешь, что с Айседорой я разошёлся. Знаю, что в душе осуждаешь меня, считаешь, что во всём я виноват, а не она.

– Я ничего не считаю и никогда не вмешиваюсь в семейные дела друзей.

– Ну хорошо, хорошо, не буду. Не в этом главное.

– А в чём?

– В том, что я решил жениться. И вот ты должен дать мне совет на ком.

– Это похоже на анекдот.

– Нет, нет, Ты подожди. Я же не досказал. Я же не дурачок, чтобы просить тебя найти мне невесту. Невест я уже нашёл.

– Сразу несколько?

– Нет, двух. И вот из этих двух ты должен выбрать одну.

– Милый мой, это опять-таки похоже на анекдот.

– Совсем не похоже… – рассердился или сделал вид, что сердится, Есенин. – Скажи откровенно, что звучит лучше: Есенин и Толстая или Есенин и Шаляпина?

– Я тебя не понимаю.

– Сейчас поймёшь. Я познакомился с внучкой Льва Толстого и с племянницей Шаляпина. Обе, мне кажется, согласятся, если я сделаю предложение, и я хочу от тебя услышать совет: на которой из них мне остановить выбор?

– А тебе разве всё равно, на какой? – спросил я с деланым удивлением, понимая, что это шутка. Но Есенину так хотелось, чтобы я сделал хотя бы вид, что верю в серьёзность вопроса. Не знаю, разгадал ли мои мысли Есенин, но он продолжал разговор, стараясь быть вполне серьёзным.

– Дело не в том, всё равно или не всё равно… Главное в том, что я хочу знать, какое имя звучит более громко.

– В таком случае я должен тебе сказать вполне откровенно, что оба имени звучат громко.

Есенин засмеялся:

– Не могу же я жениться на двух именах!

– Не можешь.

– Тогда как же мне быть?

– Не жениться совсем.

– Нет, я должен жениться.

– Тогда сам выбирай.

– А ты не хочешь?

– Не не хочу, а не могу. Я сказал своё мнение: оба имени звучат громко.

Есенин с досадой махнул рукой. А через несколько секунд он расхохотался и сказал:

– Тебя никак не проведешь! – и после паузы добавил: – Вот что, Рюрик. Я женюсь на Софье Андреевне Толстой.

Биографы по-разному оценивали этот шаг поэта: польстился на фамилию гения, надоело бродяжничать по чужим углам, попытался отойти от мнимых «друзей» и зажить по-новому… Лишь немногие видят в этом поступке искреннее проявление чувств. Писатель H. H. Никитин свидетельствует: «Встреча с замечательным человеком, С. А. Толстой, была для Есенина не „проходным“ явлением. Любовь Софьи Андреевны к Есенину была нелёгкой. Вообще это его последнее сближение было иным, чем его более ранние связи, включая и его роман с Айседорой Дункан. Однажды он сказал мне:

– Сейчас с Соней другое. Совсем не то, что прежде, когда повесничал и хулиганил…

– Но что другое?..

Он махнул рукой, промолчал».

Толстая была для поэта как последняя соломинка для тонущего. Его свояк Василий Наседкин, вспоминая поездку в Константиново 7 июня, писал: «До этого я, как и все знавшие Есенина, считал его за человека сравнительно здорового, но здесь, в деревне, он был совершенно невменяем. Его причуды принимали тяжёлые и явно нездоровые формы.

Через два дня, возвращаясь вдвоём на станцию, я осторожно сказал ему:

– Сергей, ты вёл себя ужасно.

Слегка раздражаясь, Есенин стал оправдываться.

Но чуть ли не в этот же день, вспоминая деревню, Есенин оправдывался уже по-другому. Он жаловался на боль от крестьянской косности, невежества и жадности. Деревня ему противна, вот почему он так…

– Это не оправдание. Тебя все ценят и любят как лучшего поэта. Но в жизни этого мало. Пора растить в себе человека.

Есенин был почти трезв, заговорил торопливо:

– Ты прав, прав… Это хорошо – „растить человека“. Разве вот жениться на С. Толстой и зажить спокойно».

Где эта улица, где этот дом? Писатель Н. С. Тихонов был ровесником Сергея Есенина, но пережил его более чем на половину столетия. На закате своих дней ему было что вспомнить:

– Однажды весенним утром шёл я с Есениным по московским улицам. Мы опаздывали и должны были торопиться. После бессонной ночи, когда было о многом переговорено, у нас в распоряжении были только обычные утренние слова. Вдруг Есенин остановился. Улыбка осветила его