Опасной была возможная встреча Моро и Пишегрю на судебном процессе. Первый был другом знаменитых генералов Бернадотта, Макдональда, Лекурба, Гувиона Сен-Сира, Монсея и Журдана, но он был достаточно скромным, нерешительным и далеким от политики. Второй же был активным и конкретным; он мог спокойно высказываться против правительства, обожал публичные выступления, был обожаем солдатами. И что было ему ответить, если бы он заявил: «Мы жертвы тайной полиции и агентов-провокаторов. Я прибыл в Париж потому, что полиция сама открыла мне двери, чтобы затянуть меня в этот заговор»?

Бурьенн уверен, что Пишегрю был убит в своей тюремной камере. В его «Мемуарах…» имеется следующая фраза:

«Для меня совершенно очевидно, что Пишегрю был задушен в тюрьме, и любая мысль о самоубийстве кажется мне недопустимой».

После этого он задается вопросом:

«Есть ли у меня основанные на фактах материальные доказательства? Нет, но сопоставление фактов и соединение вероятностей не оставляют сомнений относительно этого трагического события».

В подтверждение своей правоты Бурьенн приводит следующие доводы:

• во-первых, допросы Пишегрю проводились тайно и никогда не были опубликованы, следовательно, он говорил что-то такое, что никак нельзя было обнародовать;

• во-вторых, Пишегрю угрожал раскрыть на суде обстоятельства псевдозаговора, подготовленного полицией, и его истинные цели, а этого допускать было никак нельзя.

Похоже, его смерть была необходима, а эта необходимость и стала ее главной причиной.

«Мемуары…» Фош-Бореля не являются самым достоверным из источников, но он был связан с полицией. Вот его слова:

«Пишегрю был убит; убийство совершил Спон, бригадир элитной жандармерии, пришедший в тюрьму в сопровождении жандармов Спон воевал в Египте и был доверенным лицом Савари».

Далее Фош-Борель рассказывает, что накануне смерти Пишегрю он играл в карты с директором тюрьмы Фоконнье. Дело было в соседней комнате. Они прекрасно слышали шум борьбы, который длился несколько минут. Фоконнье выбежал посмотреть, что происходит, а когда вернулся, губы его дрожали, и он не мог вымолвить ни слова.

Жермена де Сталь, как всегда, обвиняла во всем Наполеона:

«Когда следствие по делу о заговоре только начиналось, газетчики оповестили всю Европу, что Пишегрю удавился в тюрьме Тампль. Во всех газетах появился чудовищно нелепый протокол, полный анатомических подробностей. Творцы этой лжи не сумели придать ей правдоподобный характер; недаром говорят, что в иных обстоятельствах преступление смущает даже тех, кто с самым невозмутимым видом хвастает готовностью его совершить. Известно почти наверняка, что задушить генерала Пишегрю было поручено одному из мамелюков Бонапарта, а приказ ему отдал Савари. Отважный генерал уже много дней томился в тюрьме, лишающей мужества даже величайших храбрецов. Вообразите же, что он почувствовал, когда подлые трусы явились убивать его, а он не мог даже надеяться, что друзья узнают, какой смертью он умер, что они отомстят за него и не позволят надругаться над его памятью?»

Насильственной считал смерть Пишегрю и Талейран. В его «Мемуарах…» читаем:

«Насильственная, необъяснимая смерть Пишегрю, средства, примененные для того, чтобы добиться осуждения Моро, могли быть оправданны политической необходимостью; но убийство герцога Энгиенского, совершенное только для того, чтобы привлечь на свою сторону и стать в ряды тех, кого смерть Людовика XVI заставляла бояться всякой власти, исходящей не от них, — убийство это, говорю я, не могло быть и никогда не было ни прощено, ни забыто».

Французские историки Эрнест Лависс и Альфред Рамбо согласны с Талейраном:

«Генерал Пишегрю удавился в тюрьме, но никто не поверил, чтобы он действительно сам покончил с собою. Многие из современников утверждали, что смерть Пишегрю была делом рук Бонапарта, боявшегося впечатления, какое могла произвести публичная защита обвиняемого в предстоявшем процессе».

С другой стороны, А.З. Манфред в своей книге «Наполеон Бонапарт» описывает обстоятельства смерти Пишегрю следующим образом:

«Генерала Пишегрю нашли мертвым в камере в тюрьме. Он повесился на своем черном шелковом галстуке. Было объявлено, что он покончил жизнь самоубийством. Все враги Бонапарта поспешили разнести по свету вести о том, что Пишегрю был удавлен по приказу императора. Эта версия долгое время имела хождение, но она представляется малоправдоподобной. Пишегрю был давно уже в подавленном состоянии; его, видимо, угнетало, что он так плохо распорядился своей судьбой: когда-то знаменитый генерал Республики, он стал сообщником наемных убийц. Накинув на шею удавную петлю в одиночной камере, он, верно, надеялся хоть этим отомстить своему бывшему ученику по Бриеннскому училищу, далеко его опередившему и ставшему недосягаемым».

Человек, не позволивший сломить себя десятком мучительных допросов и требовавший открытого суда, чтобы сделать важные разоблачения, оказался вдруг в столь подавленном состоянии, что покончил жизнь самоубийством, не дожидаясь этого самого суда? Сомнительная аргументация.

В оправдание версии самоубийства также приводятся некоторые факты.

Государственный советник Реаль впоследствии отмечал, что на столе рядом с трупом Пишегрю была найдена книга, которую он сам передавал ему накануне. Это был томик римского философа Сенеки, и он был открыт на странице, где говорилось, что тот, кто готовит заговор, прежде всего не должен бояться смерти. Реаль утверждал, что чтение Сенеки было последнее, что делал Пишегрю перед смертью.

Савари указывал на то, что жандармы, охранявшие камеру Пишегрю, ночью ничего не видели и не слышали, кроме «кашля генерала около полуночи». Часовые под окнами тюрьмы тоже ничего не видели и не слышали. Но все это лишь слова. Гораздо более весомым аргументом в пользу самоубийства выглядят слова того же Реаля, сказанные им первому консулу сразу же после возвращения из тюрьмы Тампль:

— Генерал, мы потеряли лучшее вещественное доказательство против Моро.

Тот же Реаль утверждал, что Наполеон не собирался казнить Пишегрю. Он якобы говорил своему государственному советнику:

— Послушайте, до этой своей ошибки Пишегрю хорошо послужил своей стране. Мне не нужна его кровь. У него еще есть время, пусть он посмотрит на все случившееся, как на проигранное сражение. Он не сможет больше находиться во Франции, предложите ему Кайенну. Он знает эту страну, мы может обеспечить ему там хорошее положение.

Сам Наполеон впоследствии писал:

«Меня всегда удивляло, когда мне приписывали убийство Пишегрю: он ничем не выделялся среди других заговорщиков. У меня был суд, чтобы его осудить, и солдаты, чтобы его расстрелять. Никогда в своей жизни я ничего не делал без большой причины. Видели ли меня когда-нибудь проливающим кровь по капризу?»

Логика подобного заявления проста: зачем убивать человека, который и так вскоре должен был взойти на эшафот? Стендаль по этому поводу очень верно замечает: