Знак вопроса.

Многоточие.

Цветочек.

Сердечко.

Подмигивающий смайлик.

Почему бы не написать все это словами? А почему небо голубое, снег холодный, весна короткая, и жизнь такая прекрасная? Почему пишут стихи? Почему нот всего семь? Почему в сорок лет невозможно любить так, как в пятнадцать? Почему любовь уходит? Почему живет и живет надежда, когда уже совсем не на что надеяться? Потому что иногда, крайне редко, не везде и не со всеми – с некоторыми, кто совсем и не ждал этого – происходит чудо. Прорастает цветок, который погиб еще прошлой зимой. Возвращаются те, кто не может вернуться. Перестает болеть уставшее, так сильно уставшее сердце.

Я верю в чудо. Для себя – нет. Для Катьки – верю. Мне иногда кажется, что все те чудеса, которые так и не случились со мной, обязательно случатся с Катькой. По-другому просто быть не может. Ее весна будет долгой. Ее цветы будут цвести, даже если она забудет их поливать. И она станет смеяться, смеяться, вместе с теми, кто никогда не променяет ее на некрасивую девушку с валторной и таксой. У некрасивой девушки чудо уже случилось. Ее выбрал прекрасный принц Цепеллин, искренний и неловкий, хороший музыкант, влюбленный в мою Катьку. Выбрал и ушел с ней, чтобы забыть Катьку, ее светящиеся любовью и нежностью глаза, ее каштановые волосы, гладкую кожу, чудесный грудной голос, ее песни, ее гибкий стан, ее искрометные шутки, ее тепло, свет, ее, в конце концов, ножки и все остальные несказанные прелести, от которых замирает осетинский князь-одиннадцатиклассник, и не осетинский, и не князь…

Во что еще мне верить? В чудо.

Смайлик простой. Смайлик большой. Смайлик очень большой.

* * *

– Мам, мам… Ты себе не представляешь… Он мне посвятил целый концерт… Сам написал и сыграл…

– Где? На поляне в парке?

– Нет, мам! В филармонии какой-то… Не могу прочитать… Одни «ш» и «щ»… Красиво как, хочешь послушать?

– Конечно!

Я не стала говорить Катьке, что только вчера читала последние новости из прибалтийских деревень. Писала Аушра, осторожно и лаконично, на транслите: «Dorogaja moja… U nas takije novosti… Nadejus, oni tebja ne ochen’ uzhe rasstrojat… Vremja ved’ proshlo…» Да, время прошло, и у вас, на далеком балтийском берегу, и у нас. Возможно даже, оно шло приблизительно с одной скоростью. Для кого как. Наш литовский принц ждет прибавления в семействе. Его некрасивая валторнистка забеременела сразу и вот теперь скоро рожает. Наверно, стала еще некрасивее. Или, наоборот, от счастья похорошела. От счастья хорошеют все. Наверно, это было счастье – выйти замуж посреди долгой, сумрачной, плаксивой балтийской зимы. Дождь, мокрый ветер, взъерошенные чайки, сырость, мрак, высокие темные сосны, высокие темны волны ледяного сурового моря…

Она вышла замуж – красивая, некрасивая, но вышла. И говорит с ним на его языке. Умеет готовить картофельные котлеты с мясом, их надо жарить долго, терпеливо, чтобы прожарился внутри фарш, который был когда-то весело хрюкающим поросенком, и толстые белые цепеллины в жидком водянистом соусе, которые ешь, ешь, а они никогда не кончаются… Умеет – у нее это в крови. У них общая история, общее национальное блюдо, сытное, простое, и теперь вот – общий ребенок. А концерты, которые он посвящает моей маленькой Катьке… С ними как быть? Съел цепеллин, посмотрел на валторнистку, на ее толстый круглый нос, мягкие щеки, на ноги, руки, волосы… и пошел мечтать о посторонних девушках?

– Кать, у них скоро родится ребенок.

Катька, старательно расчесывавшая волосы, застыла со щеткой в руках.

– У них… скоро… – медленно повторила она. – Мам… Мам… Зачем ты мне сказала? Зачем? Я бы…

– Ты бы – что? Бредила бы дальше? Рассматривала бы его фотографии? На которых у него не было еще ни ребенка, ни жены? Слушала бы его бренчание?

– Мам, мам… Зачем ты так жестоко… Жены…

– Катюня, это реальность. Она забеременела. Он женился.

Катька внимательно посмотрела на меня, чтобы удостовериться, что я говорю правду. Потом спокойно спросила:

– Когда?

– Не знаю. Аушра пишет «зимой». Зима у них, как и у нас – полгода, с октября по апрель. Зимой.

Катька села на пол и стала плакать. Она плакала долго, вставала, пила воду, сморкалась, умывалась, снова садилась на пол и плакала. Несколько раз я пыталась ее отвлекать, но все было бесполезно. Слез у Катьки оказалось много. Но они все же кончились.

– Сейчас, мам. Я встану. Все, уже встала. Все, не плачу. – Катька прокашлялась и попыталась спеть. – Не, пока не поется.

– Что ты хочешь спеть? «Думаю о тебе»?

– Да прямо!

– Осетинскую народную песню? Подарок князю-выпускнику?

Катька прищурилась.

– Не-ет, мам. Больше я никому ничего петь не буду, ни литовские, ни осетинские, ни даже русские песни. Пусть они мне поют.

– Пусть поют, – кивнула я, с легкой паникой видя, как на включенном экране компьютера появилось изображение грустного, невероятно красивого в своей романтической грусти Леонарда. – Тебе фото прислали.

– Кто? – небрежно спросила Катька.

Конечно, я могла бы успеть удалить это фото. Но он пришлет другое. Напишет бурное письмо, состоящее из сердечек, смайликов и загадочных человечков в черных очках. И Катька поймет этот код.

– Баламут твой, литовский валенок. Принц Цепеллин. Отец семейства.

– Напиши ему что-нибудь от себя, мам, – спокойно сказала Катька.

– Что именно? – осторожно спросила я.

– А что хочешь. Что думаешь, то и напиши.

– Я… Катюня, я думаю, что он совершил большую ошибку, но теперь ничего не поделаешь. Пусть растит своих литовских детей и любит литовскую жену. Некрасивую, с носом и таксой. Пусть играют дуэтом. Маримба и валторна. Адская какофония будет.

– Ну вот так и скажи, – кивнула Катька. – Про какофонию там… Ну ты сама знаешь, что я тебя учу.

– А подписаться как?

– М-м-м… – Катька задумалась. – Подпишись: «Русская звезда, которая тебе больше не светит!» По-английски это нормально, понятно будет?

– Понятно. Особенно если смайлик с фигой в конце поставить.

– Ой, такого смайлика, кажется, нет…

– Тогда может не понять.

– А как тогда?

– Никак. Ничего не пиши.

Катька подошла к окну.

– Все еще будет, правда, мам?

– Правда, дочка. И весна, и теплый ветер, и много цветов, и музыка, и единственная любовь.

– Просто это была ненастоящая любовь, да, мам? – спросила Катька, и я с ужасом увидела, что она опять собирается плакать.

– Катюня… У тебя на сегодня уже просто нет слез. Давай до завтра подождем. Наберем.