– Еще совсем немного, – повторял Виктор, – еще чуть-чуть.

Мороз раздирал ему нос, щеки и уши. Ботинки давно промокли. Когда поравнялись с забором, огромный лохматый пес залаял на них от нечего делать и тут же спрятался обратно в конуру. Все попрятались, и лишь они вдвоем, ссутулившись, еле-еле продвигались по скользкой дороге.

Еще совсем немного.

Прошли место, где некогда стояла хата Дойки и где Пихлер салютовал Яну. Миновали канаву, в которой Виктор убил Лоскута. Ветер хлестал по щекам снегом и песком, принесенным с полей. Мир выл и свистел.

Еще совсем немного.

Отец хрипел, словно пробовал переводить дыхание всем телом. Кашлял и дрожал. Мороз пытался залезть повсюду, и Виктору чудилось, что его руки горят.

Наконец показался дом. Он тоже будто съежился от холода. Из трубы сочилась едва заметная струйка серого дыма. По черным окнам ползли ледяные узоры.

– Я сбегаю за Казем, – шепнул Виктор, чувствуя, как тело отца выскальзывает у него из рук. – Сейчас будем дома.

– Я не хочу домой. Хочу в поле.

Ян пытался сказать что-то еще, но захлебнулся очередным приступом кашля. Он задыхался и хрипел. Харкал кровью.

– Хорошо, в поле, – согласился Виктор.

Последние метры он преодолел, пятясь назад и волоча перед собой костистого отца. Человек, когда-то казавшийся ему исполином, был теперь маленькой твердой куклой. Его испуганные глаза глядели по сторонам. Из раскрытого рта вырывались облачка пара. Виктор жалел, что видит отца таким. Никто не должен видеть его отца таким.

– Уже все, – сказал он, поправил хватку и добавил, – не бойся.

Сходя с дороги, Ян уронил костыли. Облепившие землю дюны сверкали в свете луны. Местами из-под снега зияли черные пятна земли.

Ян жадно осматривался, вертясь в руках Виктора.

– Здесь мама твоя… – говорил он тихо. – Здесь мы познакомились. Дом, смотри, какой красивый, я сам строил, ты не помнишь, малюсенький был. А коровник? Помнишь, как мы его ставили? Вы с Казем носили мне ведра. Как вам нравилось!

Виктор отвел глаза. Открыл рот, но молчал.

– Гляди, как все это быстро… – Ян крепко ухватил его за запястье. – Знаешь, сынок, я думал, не дойдем.

Снова кашель, снова хрип, снова кровь, стекающая по подбородку.

– Положи меня здесь.

Виктор опустился на колени и уложил отца на снег. Ян перевернулся на живот. Он долго вглядывался в дом, пока не затрясся, будто что-то взорвалось в его щуплом, морщинистом теле.

Прополз слегка вперед.

– Весной пшеницу надо засеять. Засеешь?

– Папа…

– Засеешь, ты хороший парень, – сказал, не дожидаясь ответа, а потом повернулся и спросил. – Но скажи мне. Где же ты был все это время?

Виктор покачал головой и поднес ладони к лицу. Ветер заметал его снегом, а мир завывал все громче.

– Неважно, – решил Ян. – Неважно, сынок. Главное, посей и не слишком поздно пожни. Вот… Дальше не пойду.

Он застонал и повернулся на спину. Закрыл глаза, улыбнулся. Виктор встал. Он ходил вокруг отца и крутил головой. Наконец подошел, взял его за руку.

– Папа, я не убивал Глупышку.

– Что?

– Я не убивал ее, ты мне веришь?

Ян ловил воздух и беззвучно шевелил губами. Его трясло все сильнее. Он долго смотрел на Виктора, пока наконец не выдавил из себя:

– Все хорошо.

Закашлял, перевернулся и вновь посмотрел на дом.

– Сходишь за матерью?

Виктор кивнул. Еще раз взглянул на отца и двинулся к дому. Бежал, размахивая руками. С каждым вдохом мороз рассекал горло на куски. Ледяные иглы пронзали нос и уши. Ладоней уже почти не чувствовал. Хотел позвать мать, как внезапно потемнело. Он посмотрел на небо.

Луну пожирало размытое. Оно надвигалось с одной стороны, как щит.

Пустился бежать обратно. Все поле во мраке. В ушах шум и голоса. Съеденная луна.

Взял отца за руку и кричал, прося прощения.

– Пап, я этого кота… а потом Лоскута… но Глупышку нет, Глупышку я не убивал. Это все из-за меня?

Отец не отвечал. Сделалось тихо. Вдали показались очертания деревьев. Виктор вновь увидел контуры своих рук. Поднял глаза. Чернота постепенно отпускала луну, пока наконец все, почти все, не стало, как прежде.

Пузатый призрак подпрыгивал в замедленном темпе, а за ним поблескивала металлическая конструкция. Бронек в компании семерых соседей сидел у телевизора, затаив дыхание.

– Я в это не верю, – сообщил Фронц тоном свято верящего человека. – По телевизору можно показать что угодно.

– Тсс, – прошипела Турковская, пихая его локтем в то неопределенное место на теле, в которое удобнее всего это делать.

Милка сидела на полу, прислонившись к креслу. Голова качалась из стороны в сторону, глаза слипались. Две дочери Пшибыляков и сын Турковских вглядывались в экран так, будто от этого зависела их жизнь. Хелена спала. Когда трансляция закончилась, Бронек извлек из буфета бутылку водки и сел с гостями за стол. Было пять утра, и никому не пришло в голову, как лучше провести ближайшие два часа, которые уже не были ночью, но еще и не днем.

– Я только одного не понимаю, – заговорила Владзя Турковская. – Как они там держались? Почему не упали?

– Ты же видела, они нормально ходили, как здесь, – ответил Фронц. – Нормально, вот и все.

– Да видела я. Но почему не упали?

– Может, объелись чего-нибудь, и их раздуло.

– Вот почитали бы Лема и все поняли, – вставил Турковский.

– Тогда попробуй походить по потолку, раз такой умный, – не унималась его жена. – Вперед и с песней!

– Лем – для детей, – заметил Пшибыляк.

– Там тоже есть гравитация, – пытался объяснить Турковский. – Луна – это что-то вроде Земли, только поменьше. А если меньше, притяжение слабее. Потому они так и прыгали, как в воде.

– По мне, вся эта история с Луной – какие-то дьявольские проделки, – заявил Бронек. – Кому и зачем оно надо? Ни к чему хорошему это не приведет, говорю вам.

Фронц разлил по рюмкам. Выпили в тишине.

Так они и сидели, поглядывая друг на друга. Старые часы, висящие у двери, отбивали стрелкой секунды, а за окном в траве начинала блестеть роса.

– Видела сегодня этого антихриста, о котором все судачат, – наконец нарушила молчание Турковская. – Не такой уж он страшный. Разве что глаза.

– Не страшный? – удивился Пшибыляк, сидевший, подперев щеку. – Ты, похоже, к нему не присмотрелась. Ни за что бы не впустил его в дом.