двигаться будем парами. Если одних схватят, другие сразу на помощь.

Кнут согласно кивнул.

Культя с Сявой, пригибаясь к земле, перебежками бросились вперёд. От куста к кусту. От кочки к кочке.

— Замри! — зашипел Сява.

На небольшой круглой поляне отдыхали мужчина, женщина и двое детей.

— Что они едят? — недоумевал Культя. — Они что, с ума все посходили?

— Да просто продукты у них ненастоящие. Какие-то суррогаты.

Один из малышей с яркой жестяной баночкой в руках подбежал к кусту, за которым прятались коммунисты. Поставил баночку на землю, посадил на неё резиновую крысу. Что-то залопотал и побежал назад к родителям. Взял мячик. Вернулся… Баночка с крысой исчезли.

Культя и Сява неслись во весь опор. Залегли. Попрошайка с остервенением вонзил зубы в игрушку.

— Мне оставь, — затрясся Культя.

С огромным трудом Сява оторвал от крысы кусочек.

— Не жуётся что-то, — прошамкал он.

— Дай, дай! — критик вырвал игрушку из рук товарища. — Помаленьку надо, помаленьку. А ты отхватил кусище, вот и не жуётся.

— Вяленая какая-то, — посетовал попрошайка. — И совсем не вкусная. Пресная, сухая.

— Ясное дело — сухая. Сочных капиталисты сами жрут.

— Чем это вы тут лакомитесь? — Кнут и Вася поспешили на чавкающие звуки. Но от крысы остался один лишь хвост. С сожалением Сява уступил угощение опоздавшей к пиршеству парочке.

— А это у вас что? — Кнут уставился на баночку.

— Вода, кажется. Слышишь, плещется?

— Как же они её туда налили? — Культя повертел баночку в руках.

Сява с видом знатока отобрал жестянку, прищурив глаз, осмотрел её, заметил колечко, потянул…

— Ух, ты! — воскликнули все. По очереди понюхали.

— Чудно пахнет…

— Здесь все чудно пахнет…

Попрошайка глотнул. Газ шибанул ему в нос. Из глаз брызнули слёзы. Сява выронил банку и начал бешено сплёвывать.

Культя поднял жестянку, кончиком языка попробовал жидкость.

— Жжётся, — отдёрнулся он. Помочил палец, осмотрел его внимательно и сделал компетентное заключение. — Тухлая вода, ржавая. От такой заболеть можно.

— Надо же, чем капиталисты свой народ поят, — покачал головой Сява. — И ведь пьют, привыкли. Приспособились. Притерпелись.

— Нет, нам к такому никогда не привыкнуть, — сказал Культя. — В нашей родной Коммунизии никто такого не ест и не пьёт.

— Точно.

— Ага.

— Факт.

Друзья с патриотическим восторгом посмотрели друг на друга. Гордость за свою страну переполнила их сердца.

— Может, споём? — предложил сентиментальный Культя.

— Споём, друг, но позже, — сказал Сява. — А сейчас обсудим со всей серьёзностью сложившуюся ситуацию. Продуктов, пригодных к употреблению, мы пока не обнаружили. Ввиду этих чрезвычайных обстоятельств нам следовало бы посовещаться…

— Открываем Партсобрание, — сухим голосом произнёс Культя. — Слово для доклада предоставляется Коммунисту попрошайке Сяве.

— Товарищи! Мы попали в тяжёлое положение. С партийной прямотой скажу вам — в хреновое. В дерьмовое. В паску…

— Короче!

— Буду краток. Здесь все живут по волчьим законам. Капиталисты кушают тыквочки, картошки, опарышей и, надо полагать, крыс, а простой народ питается чёрт знает каким дерьмом. Барахлом. Гадостью. Дрянью…

— Короче!

— Короче не могу. Меня душит ненависть к угнетателям. Простите меня, товарищи. — Сява проглотил комок, подступивший к горлу.

— Всё равно не трепись, — буркнул Кнут. — Времени у нас на трёп нет.

Попрошайка гневно сверкнул глазами.

— И в этот ответственный момент мы все, как один, должны сплотиться вокруг любимой Партии, гордо держать Знамя Кузьмича и доказать проклятым буржуинам, что горячее сердце Коммуниста… — Сява закатил глаза. — Стучит, как пламенный мотор!

— Что такое Знамя? — спросила Вася.

— Не знаю! Но так говорят все Секретари. Это хорошее слово.

— А что такое мотор?

Кнут досадливо отмахнулся.

— А наш взор, — Сява стёр пот со лба, — устремлён в будущее, в светлое, лучезарное будущее! Долой угнетателей! Да здравствует Коммунизм!

В едином порыве друзья пятикратно перезвездились и… не выдержали — запели. Сначала громко, но, уловив испуганные взгляды друг друга, всё тише и тише: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…»

9

А в это время беззаботные «капиталисты» спокойно отдыхали. Пили соки, ели апельсины, смеялись, играли с детьми. Никто не замечал, что совсем рядом, на заросшей акациями поляне скверика, четверо коммунистов готовы хоть сейчас совершить ещё одну революцию.

— Переходим к прениям. Кто хочет выступить?

Кнут поднял руку.

— Слово предоставляется Коммунисту Кнуту.

— Я не умею говорить красиво, поэтому скажу прямо: давайте поймаем какого-нибудь буржуя и бах! бах! ему по морде…

— А если перепутаем? — засомневался Культя. — Если честного труженика отдубасим?

— Не спутаем, — уверил Кнут. — Как увидим кого в хорошей одежде, значит — капиталист.

— Рискованное мероприятие, — не согласился критик.

— К тому же у нас маловато сил, — вставила своё мнение Вася. — Единственное оружие — Культин таз.

— И Слово Правды, — добавил Сява. — Нашего Слова Правды капиталисты больше всего бояться.

— Кто ещё хочет выступить? — спросил критик и сам поднял руку.

— Слово предоставляется Коммунисту Культе, — сказал Культя, набирая в лёгкие побольше воздуха и выстраивая на лице заклятое выражение. Поиграв желваками и выдержав соответствующую историческому моменту паузу, критик произнёс следующую речь:

— Больно и горько смотреть ни беспросветно убогую жизнь местного народонаселения, корчащегося в адских муках под тяжёлой пятой эксплуататоров. Мы родились в свободной стране и, если тутошний народ по рабски смирился со столь вопиющими условиями жизни, — Культя скрипнул зубами, — то каково же нам, жителям процветающей Коммунизии, созерцать и вкушать всё это? Тяжкое бремя легло на наши плечи. Видеть все эти безобразия и не помочь простому народу, что может быть горше?.. Судьба забросила нас в буржуйскую цитадель, и мы просто обязаны раскрыть глаза здешнему населению на их жалкую долю угнетённых и униженных, рассказать им о славной Коммунизии, где все равны, где все люди живут по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Наши предки, первые Коммунисты-Большевики, много веков назад совершили Великую Революцию, уничтожили класс эксплуататоров, и мы тоже, как истинные патриоты Отчизны, должны воспользоваться представившейся возможностью…

Кнут захлопал в ладоши. Сява впился в товарища преданными, полными восхищения глазами.

Культя с ужасом приметил, что в своей речи его занесло не в то русло, но с ещё большим ужасом осознал, что ничего не может с собой поделать, и продолжал так же громогласно:

— Мы можем погибнуть в застенках! — пафос Культи перешёл в завывания. — Но лучезарная искра свободы, зажжённая нами в сердцах простых тружеников, не погаснет. Я верю в это. Вперёд, товарищи!

Четверо оборванцев выскочили из кустов и понеслись к зданию, которое они приняли за гриб.

Сява забрался на скамейку и заголосил:

— Товарищи! Капиталисты строят своё благополучие на крови, костях и поту рабочего класса. У нас в Коммунизии любой человек, даже с совсем пустяковыми способностями — вот вроде