Через недельку-другую, уверившись, что ничего страшного в тайге нет, я перестал терзаться страхом. Втянулись в работу и наши ребята, загорели, словно бронзой налились. Возвращаться стали с песнями, если раньше от усталости не доедали ужина, засыпали, теперь почти каждый просил добавки. Наш интендант оказался «на высоте». Он прослышал, что лесные сторожа выследили браконьеров, подстреливших лося, и отправился к директору заповедника. На цинковую коробку боевых патронов выменял полтуши лосятины и весь сбой. Наша команда ожила на добром пайке. Но и работали не дай бог. Климов торопил: солнце припекало, вот-вот хлынут снега ручьями в долину, тогда заготовленный дровяник до будущей зимы залетует в таежной глубинке.

Лосятины, как ни экономили ее, хватило ненадолго, дня два уже ребята питались пайком по тыловой скудной норме…

Я стоял на посту. Ночь выдалась темная, морозная, снега на кронах почти не было — солнце съело, держались сероватые сугробы только на дне распадка, от этого и ночь под стать лесу мрачнела. Я не обращал внимания на порывы ветра, что трепал кудлатые кроны, полено за поленом подбрасывал в костер. Не забывал и о печке в землянке. Набрав дровишек, я пошел подкинуть в нее. Навстречу мне выходит Сапун-курослеп.

— По нужде, — говорит, но винтовку с собой берет, словно на пост собрался, или вправду боится, что самураи нападут.

Я задержался у печки минуту, может, от силы две просидел на корточках с кочережкой и вдруг слышу — выстрел. Поднялись ребята все разом, как по боевой тревоге. Я первым выскочил. Смотрю, стоит Сапун у входа в землянку, винтовка еще у плеча, порохом пахнет. Перед курослепом в трех шагах у костра роет золу лапами огромная дикая кошка. Я было вскинул винтовку, но смотрю, зверь уже готов, вытянул лапы. Сапун между глаз ему угодил. Взвод высыпал, костер распалили, глядим, дивимся. Климов глазам своим не верит.

— Иду из нужника, — рассказывает Сапун. — А на березовом суку эта тварь рычит, на огонь уставилась. Ну, я приложился и ба-бах.

Когда все снова улеглись, я задумался: как это он, не видя по случаю своей куриной слепоты, между глаз зверю угодил?

Утром Скалов и Сапун принялись сдирать шкуру с хищницы, а я подался в лес: моя задача — каждый день пополнять запас дров землянки и кухни.

Несколько раз приносил я из лесу вязанки коротко нарубленных смолистых поленьев и уходил снова. Вернулся под вечер вместе с ребятами и интендантом, разбудил отдыхающего Серегу. Сели ужинать.

Сапун посмеивался чему-то, разливал из котла наваристый жирный гороховый суп — по котелку каждому. Заработали солдаты ложками. Вскоре собственного литья алюминиевые ложки зашаркали, выскребывая донца котелков.

— Хорош супец.

— Надо б больше, да нет! — хвалил то один, то другой боец, протягивал пустую посудину повару.

— Ребята, — крикнул Сапун, когда гороху уже не стало, — подходи за мясцом!

Взвод насытился и собрался по-солдатски задать храпака. В проеме двери показался Сапун со свертком в руках.

— И что это никто не спросит, откуда мясцо? — проговорил он и раскрыл сверток. На нас глядела ощерившаяся голова вчера убитого зверя…

Солдаты ахнули, а потом кто смехом зашелся, кого нещадно рвало. Климов наутро к пище не притрагивался, а Сапун ходил вокруг него и виноватым голосом извинялся:

— Я вам шкуру кошачью выделаю, на всю жизнь память будет, над коечкой повесите, вместо ковра. Богато! Как глянете, так и меня и всех нас вспомните, А брезговать зачем? Дичина она и есть дичина.

— Да иди ты… — не выдержал интендант и сам засмеялся.

Скалов хмурился. Когда взвод направился в тайгу, он подошел к Сапуну и коротко сказал:

— Не верю, что ты сослепу угодил этой твари в лоб. Но если ты действительно болен куриным недугом, так я тебя вылечу. А то, чего доброго, набредет на тебя медведь — и ты по нему промажешь.

Сергей забрал винтовку и ушел в тайгу, вернулся он к обеду, с еще теплым козлом на спине. Я сжал губы, понимая, что Сергей браконьерничал, но что я мог сказать, — дело сделано, дня на три взводу хватит, а там вернемся в госпиталь, на комиссию, — и в часть. Ищи-свищи браконьеров.

— Свежуй, — бросил Серега козла под ноги Сапуну, цыганские или молдаванские глаза Сереги поблескивали.

Свежевали козла в три пары рук, через полчаса все было готово. Сергей отполосовал увесистый кусок печени, она еще дымилась.

— Слышал я от стариков, что печень от куриной слепоты помогает. Съешь кусок парной печенки, — и болезнь как рукой снимет. Верно говорю, бери, лопай.

Сапун замотал головой и попятился, даже руками было замахал, но Серега ухватил его за борт ватника.

— Ешь, не околеешь. Твою дрянь интендант и ребята за милую душу, а ты от лекарственного отказываешься?

— Не надо, товарищ старший сержант, — взмолился Сапун. — Никакой такой куриной болезнью я уже не страдаю…

— Это как же так? — раздался над нами голос Подниминоги. — Мы и не заметили, как он подошел. — Что-то не то гутаришь, хлопец. А ну, выкладывай как на духу!

— И выложу, не из пугливых! — Глаза Сапуна сверкнули. — А печенку в котел клади на всех.

— Ты сказывай! — не унимался Скалов. — Давно заподозрил я, что слеп ты, как и я, за полверсты в козу не промахнешься.

— Присядем. Разговор длинным будет…

Мы устроились на толстое бревно у костра.

— Вот что, товарищи… — заговорил было Сапун.

— Какие мы тебе товарищи, симулянт! — загремел Скалов.

— Обожди, пусть объяснит, — остановил Серегу Иван. — Послухаемо.

— А что объяснять. Сидел. Строгача. В темной. И зрения лишился. А это чепе. Меня в санчасть, а оттуда в госпиталь. Чем и как только не лечили: не вижу — и все. Вернее, днем вижу, а солнце с неба — я опять слеп. Установили диагноз: слепота от малокровия и нервного потрясения — и сюда вот, в тайгу отправили. Уж сам не знаю, как получилось: зарычала на меня