прожил в нищете, так как не мог устроиться на работу. Тогда ведь увольняли без каких-либо пособий или помощи в трудоустройстве. Они с бабушкой жили настолько скромно, что у дедушки даже не было гражданской одежды. Когда надо было фотографироваться для получения гражданского паспорта, дедушке пришлось надеть бабушкино демисезонное пальто. В конце концов, он решился на отчаянный шаг. Вместе с одним полковником, также незаслуженно уволенным из армии, он попытался прорваться в Кремль на прием к наркому обороны Ворошилову. Но в аудиенции им отказали, и они в знак протеста сели у Спасской башни с твердым намерением оставаться там до тех пор, пока не получат пропуск в Кремль. Они добились своего. На следующий день после встречи с Ворошиловым оба были восстановлены в армии. Дедушка получил должность преподавателя Академии Генштаба и проработал там два года. А в 1940 году он обратился к командующему Киевским Особым военным округом (КОВО) Георгию Жукову с просьбой вернуть его в строй на любую должность. И Георгий Константинович, который давно был знаком с дедушкой, назначил его начальником оперативного отдела 12-й армии своего военного округа.

Там он и встретил Великую Отечественную войну?

Карина Наджарова: Да. С декабря 40-го года дед служил начальником оперативного отдела штаба КОВО. В середине июня 41-го они получили приказ о выдвижении стрелковых корпусов к границе. Он был там с войсками, когда утром 22 июня впервые увидел в небе самолеты с черными крестами на крыльях. Тогда же их округ стал Юго-Западным фронтом. Что касается бабушки и мамы, в начале войны дедушка отправил их в Москву, но в конце октября им пришлось уехать в эвакуацию в Ташкент. Потом они вернулись в столицу, где у них была небольшая двухкомнатная квартира. Мама осталась там и в ноябре 42-го года поступила в медицинский институт. После первого курса она попросила деда, чтобы на каникулы он помог ей попасть на фронт, в один из госпиталей. Дедушка вызвал ее к себе и устроил на работу в госпиталь. А бабушка уехала к деду сразу, как только появилась такая возможность – еще в сорок втором.

А что в семье рассказывали о Победе?

Карина Наджарова: День Победы дедушка встретил в Кенигсберге. После сообщения о том, что Германия капитулировала, бойцы во всех частях и в тылу, и на передовой устроили стихийные салюты – это были трассирующие снаряды и пули. Дедушка рассказывал, что в эти минуты он увидел, как плачут мужчины. Сказал одному из них: «Старина, все хорошо, мы победили! Радоваться надо!» А тот ответил сквозь слезы: «Я радуюсь, товарищ командующий, но вы же знаете, сколько наших замечательных ребят, друзей и товарищей до этого светлого дня не дожили!» Правда, на их участке фронта после Дня Победы еще шли бои. Когда война наконец закончилась, дед никак не мог к этому привыкнуть. По выработавшейся за эти годы привычке он просыпался задолго до рассвета и первым делом вызывал к себе оперативного дежурного с докладом о событиях, прошедших в войсках за ночь. Но ничего чрезвычайного уже, естественно, не происходило.

«В середине июня 1941-го они получили приказ о выдвижении стрелковых корпусов к границе»

Потом началась подготовка к Параду Победы. Каждый из десяти существовавших к концу войны фронтов должен был сформировать один сводный полк, в который нужно было отобрать самых заслуженных бойцов и командиров фронта. Деду же нужно было подготовить два полка – сводный полк его 1-го Прибалтийского фронта и 3-го Белорусского, поскольку в конце войны дед одновременно выполнял обязанности заместителя командующего войсками 3-го Белорусского фронта. Сам командующий маршал Василевский был занят подготовкой военных действий на Дальнем Востоке. Все это нужно было успеть сделать до 10 июня. В этот день полки должны были прибыть в Москву, где каждый участник парада получал обмундирование. Дед срочно выехал в штаб 3-го Белорусского фронта. Полки были составлены и 9 июня выехали из Восточной Пруссии вместе с захваченными в боях фашистскими знаменами. Только после этого дедушка и сам начал готовиться к параду. Парадное обмундирование для командующих шилось по индивидуальному заказу, требовались шашки и шпоры. Со шпорами дед по кавалерийской привычке не расставался и на фронте, где ему часто приходилось ездить на коне, потому что на некоторые участки фронта было сложно добраться на машине. Шашка у деда тоже была своя – фронтовая, но на параде он собирался блеснуть дорогой дамасской саблей, которую во время войны получил в подарок от армянского народа. К сожалению, не удалось. Для достижения единообразия всем командующим выдали одинаковые златоустовские клинки.

«День Победы дедушка встретил в Кенигсберге». И. Х. Баграмян с супругой Тамарой Амаяковной, 1945 г.

На парад дедушка уехал заранее, а мама с бабушкой пришли на гостевую трибуну к началу. Они рассказывали, что, несмотря на плохую погоду, настроение было праздничным. И хотя шел сильный дождь, Красная площадь была запружена людьми. А главным впечатлением деда, по его рассказам, была гордость за своих воинов. Когда его полк шел по Красной площади, он почувствовал, что исполнил долг перед Родиной. Он запомнил все, что было на параде буквально по минутам.

Как ваша семья жила после войны?

Карина Наджарова: После окончания войны дед был назначен командующим войсками Прибалтийского военного округа и служил там 9 лет. В 1946 году его избрали в Верховный Совет Латвии. На первой в новом году сессии произошел такой случай. Председательствующий неожиданно открыл заседание речью на латышском языке. Остальные тоже стали выступать по-латышски. Многие депутаты сессии были в недоумении, так как не все знали язык. После третьего оратора слово попросил дедушка, взошел на трибуну и стал говорить по-армянски. После этого все заседания стали проходить на доступном всем присутствующим русском языке.

Я помню тот день, когда дед ушел в отставку. Он был абсолютно здоров, ум был блестящий, память лучше, чем у многих молодых, но еще задолго до этого он определил для себя рубеж, решил, что в тот день, когда ему исполнится семьдесят, он уйдет на пенсию. И в свой семидесятый день рождения он пришел домой, снял китель и сказал: «Все, я пенсионер». Он, видимо, сам не мог в это поверить, поэтому сказал очень громко, чтобы это услышать и осознать.

Потом, уже после смерти бабушки, дедушка в основном жил на даче, а мы приезжали его проведать. Помню, как-то раз он должен был ехать в Москву