который никогда и не думал ругать её. Но при отце подобная слабость была запрещена.

– Ну, брось… Иди сюда.

Девочка подошла к печке и залезла на неё. Помимо тёплого камня она также оказалась и в тёплых братских объятиях. Оказавшись защищённой кем-то более сильным, она могла себе позволить быть слабой. Она позволила себе заплакать.

Барсик – одна из немногих загубленных Григорием жизней. Это было первое животное для Серёжи и Веры, первая их настоящая любовь, – не считая матери, ибо мать – божество, – и так глупо загубленная. Никто тогда и подумать не мог, что у Веры может быть аллергия, но продолжительная жизнь с пушистым «отродьем» открыла все ранее скрытые карты: слабость и злость.

Даже борясь со слезящимися глазами, сыпью и покраснением, девочка тянулась к котёнку. Она боготворила его. Её глаза блестели, когда он урчал и тёрся о её ножки, доверяя ей всего себя. Мария желала сохранить и животное, и здоровье дочери, поэтому часто требовала от Григория лекарств для профилактики, что требовало больших финансовых затрат. Денежный вопрос закончился вместе с тем, как несчастное создание было выброшено в окно с пятого этажа. Григорий тогда сказал, что сорвался и потерял контроль, но его сын верил, что отцу семейства с самого начала хотелось так поступить. Несколько дней оба ребёнка искали несчастного, живого или мёртвого, но так и не нашли.

– Барсик тоже был уличным. Помнишь, в прошлом году мы же видели кота с схожим окрасом? Может это был он, или даже его сынишка.

– Ты правда так думаешь?

– Правда. Ничего с ним не случилось. – Он сомневался в этом, но соврать сестре было лучше, чем высказать все опасения. Он прижал девочку к себе, и надеялся, что она не начнёт спрашивать его о том, почему их отец такой жестокий. Такие вопросы следует задавать кому-угодно, но точно не ему. Он будет готов опрокинуть на бедняжку всю бездну своей ненависти к этому человеку, чем заставит и её ненавидеть Григория, но после такого страдать будут все.

Только Мария умела любить это чудовище.

– А почему ты одна? Ты же с мамой куда-то уходила.

– Мы опять пошли к бабушке Марусе. Посидели немного, нас угостили булочками, а потом мама начала плакать.

Парень лишь промолчал на ответ сестры. Неудивительно, что ей плохо. Когда они вдвоём ломились в дверь, она подозревала то, что Серёжа видел лично. И, похоже, это маленькое недоверие медленно переливалось во что-то более жестокое и неприятное.

– Он считает меня уродиной! – с новым всхлипом повторила Мария. – В нём всегда была какая-то искра по отношению ко мне. Стоило только захотеть, и он легко шёл на уступки, легко менялся и был готов на… подвиги. Но здесь он стал каким-то апатичным. Вялым. Его уже ничего не интересует, не интересую я. Уже пару раз я пыталась ему намекнуть, но ничего из этого не вышло. Он просто отворачивается от меня и засыпает!..

На этот раз Мария пила самогон неразбавленным. Григория она стала видеть в разы реже, и его новое поведение её вовсе не радовало. Когда она пришла к Марусе, то надеялась получить совет или поддержку. Говорить при дочери о своей половой жизни и проблемах с мужем было не шибко приятно, поэтому, когда алкоголь начал действовать на мозг, разгоняя кровь и покрывая трезвый рассудок густой пеленой, она решила действовать. На трезвую голову она ни за что бы не отпустила девочку одну.

Первые слова лились легко, прямо как из водопроводного крана, и с каждым последующим, к ним прибавлялись слёзы.

– Секас не главное, золотце.

– Не главное!.. но… Иначе он не умеет… просто не может показать привязанность, доверие и… любовь.

– Многие люди так себя ведут. Они хотят показать свои чувства, но у них просто не получается это сделать. В итоге они мучают и себя, и других. Я много прожила, и прекрасно понимаю, о чём ты говоришь.

– Ну разве я плоха?! – Мария встала из-за стола и вышла в центр комнаты. Прижав к телу домашнее платье, она обострила очертания фигуры.

Несмотря на возраст и двух детей (а подобные вещи часто меняют женщин, будем честны) она оставалась такой же прекрасной и стройной, какой была семнадцать лет назад. Даже несмотря на пьяную одурь в голове, Мария элегантно повернулась, показывая себя со всех сторон.

– Не дура баба, – оценивающе заметила Маруся. – По тебе сразу это было видно. Но значит, дело в мужичке… Лукавить не буду – дело всегда в них. Я даже жалела, что своему яйца не отрезала, когда вышла за него. Сберегла б…

Они продолжили пить, и очень долго не возвращались к разговору, пока пьяные мысли не открыли новые двери, в куда более тёмные и тайные мысли.

– Уходить вам надо, золотце… Уходить! Не место вам здесь. Только помрёте все. Не думай ни о чём – беги. Даже если твой Гришка будет настаивать остаться, не слушай. Они всё думают, что с первого дня дело сделано, так, как и многие уже прикинули и смирились. – Низенькая и полненькая дама удивительно резко встала, и, взявшись за стакан Марии, бросила его в стену. – Забудь об этой дряни, так лучше будет. Для всех. Никому ничего хорошего она не сделала, только сгубила добрых людей.

Мария с удивлением и лёгким испугом смотрела на старушку, в голову которой уж очень сильно ударило. На пару секунд она представила на её месте Григория, который при знакомом и очень схожем пьяном рвении принимался рвать и метать всё вокруг. Пара слёз на её глазах заставили Марусю остудить пыл.

– Возьми кое-что, кое-что очень важное! – Бабулька резво скрылась у себя в комнате, и через полминуты вышла с медным крестом на цепочке. – Надень. Надень! Даже если не веришь – носи. Хочешь – не хочешь, но он тебе поможет.

Мария приняла крест, и с лёгкой небрежностью надела. В любой другой момент она бы отказала, но прямо здесь и сейчас, ей следовало это сделать. Она чувствовала это.

– Молись, чтобы он всем нам помог.

28 ноября 1988 года, полдень

На этот раз Григорий уже приказал (натурально, приказал) вернуться Серёже к работе. Последние пару дней он усердно разбирал избы покойников на мебель