Ей вдруг подумалось, что если бы не Мастиф, старый прожженный лис, поймавший ее на крючок еще совсем молодой и неопытной, то никто не знает, как могла сложиться ее собственная жизнь. Интересно, кем бы она была сейчас? Хотя… что уж особенно хорошего в ее нынешней жизни? То, что уже несколько лет в бегах и на нелегальном положении? Чужое имя, чужая страна. И никакие деньги не смогут вернуть любимого человека. И рядом – измучившийся от любви и ответной нелюбви Хохол. И кто скажет, что будет, если его терпение лопнет?

Она вынула телефон и набрала номер. Хохол ответил почти мгновенно, словно ждал:

– Котенок, как ты?

– Нормально, – она не стала уточнять, что добралась до места – не хотела лишний раз вызывать у него агрессию, потому что Женька был категорически против этой поездки. – Что с Машкой?

– Да нормально. Колено ободрала сильно и локоть, а так – ничего, выжила. Скажи… – его голос изменился, появились просительные нотки: – Ты хочешь, чтобы я приехал к тебе?

Она чувствовала, что он ждет от нее слова «да», что ему важно быть необходимым ей, но не могла подвергать себя и его такому риску – лицо Хохла, как и его руки в наколках, здесь помнила каждая собака. И если он попадется на глаза кому-то из сотрудников… Об этом лучше даже и не думать.

– Женя… ты ведь знаешь, что нужен мне всегда, – начала она как можно ласковее. – Всегда, потому что я без тебя уже давно никто. Но сейчас… ты… ты просто не представляешь, какое дело я задумала, и ты не сможешь помочь, только поставишь все под угрозу срыва. Ты ведь даже не узнаешь меня, Женька…

– Ты все-таки сделала это… – почти простонал он. – Зачем?! Господи, когда же ты уймешься уже?! Зачем снова суешь голову в петлю?!

– Я же сказала – меня не узнаешь даже ты. Меня не узнал телохранитель, находившийся раньше рядом сутки напролет, – что еще нужно, чтобы убедиться в собственной безопасности? Я сделаю то, что должна, и вернусь, обещаю. И можешь даже сжечь мой российский паспорт.

– Больно много тебе нужно труда, чтобы раздобыть новый, – невесело хмыкнул Хохол, и Марина поняла по этим ноткам в голосе, что он смирился.

– Женя… я очень соскучилась по тебе, – вдруг призналась она неожиданно даже для самой себя. – Мне так тебя не хватает.

– Да? С чего бы? Или просто больше не с кем?

Ей показалось, что Хохол ударил ее наотмашь по лицу, и от удара не больно, а унизительно-обидно. Она понимала, что эта фраза – жест отчаяния, бессильной злобы, но все равно было очень неприятно.

– Ну-ка, напомни мне, когда в последний раз ты ловил меня на измене! – потребовала она жестко. – И если не вспомнишь – больше никогда сюда не звони!

– То, что не ловил, не значит, что не было.

– Да?! Хорошо. Ты сделал выбор.

Она отключила телефон и схватила новую сигарету. Гена как раз принес кофе и поставил перед ней. Марина тяжело дышала, как будто долго бежала от кого-то. Слова Хохла обидели ее так, как никогда прежде. Она и думать забыла о том, что существуют какие-то другие мужчины, кроме него, все ее внимание было сосредоточено только на нем. Никогда прежде Хохол не позволял себе вот так ткнуть ее носом в страстную любовь к сексу.

– Совсем сдурел, болезный, – пробормотала Марина, прижимая окурок в пепельнице. – Ничего, встретимся – разберемся.

– Ты о чем? – поинтересовался Гена, отхлебывая кофе.

– Да Женька… – с досадой проговорила она. – Достал со своей ревностью, ну, почему вы, мужики, такие бестолковые? Как будто для того, чтобы изменять, нужно непременно уехать подальше!

– Ну, его можно понять, – примирительно сказал Гена. – Я бы такую женщину вообще от ноги не отпускал.

– Вот-вот! От ноги! – распалилась Марина еще больше. – А кто он такой, чтобы меня – меня! – у этой самой ноги держать? Не больно ли много нагрузил на себя? Как бы коленки не подломились!

– У Жеки не подломятся, – хмыкнул телохранитель. – Знал, за что брался. А вообще… Зря вы так с ним. Да, да, оговорился, но погодите – выскажусь и снова буду как надо, – предвосхитил он Маринино замечание. – Я вам еще в прошлый приезд говорил – никто никогда не будет предан вам так, как Женька. Никто не будет подставлять свою голову, никто не будет закрывать своим телом. И делает он это не из корысти какой-то, а потому что любит. Я много с ним разговаривал, пока вы в больнице лежали, а мы считали вас мертвой. Каждый вечер сидели в каминной. Я много в жизни повидал, но чтобы вот так мужик с прошлым, как у Жеки, за женщиной… Нет. Вот поверьте – такое раз на миллион бывает. И если упустите, Марина Викторовна, – не простите себе никогда. Он же, как собака – верный, он вас больше любит, чем себя, а люди неспособны на такое чувство.

Гена перевел дыхание, потер протез на правой руке, сделал большой глоток из чашки. Марина молчала. Примерно то же самое он уже говорил ей как-то, да Коваль и сама чувствовала, что кругом неправа по отношению к Хохлу. И почему всякий раз, как только она успокаивалась и начинала относиться к Женьке почти так, как он этого хотел, в памяти всплывали эпизоды жизни с Малышом – и все катилось к черту? Марина понимала – если бы Женька вел себя подобным образом, она ни за что не спустила бы. Он же мирился, терпел.

– Хохол святой, – пробормотала она, и Гена улыбнулся:

– Не святой он. Он просто очень сильно вас любит.

– Все, Гена, хватит. Я не должна эмоционировать сейчас, это непозволительная роскошь – эмоции, – решительно сказала Марина и встала из-за стола. – Идем. Нужно еще столько всего решить…

В это же время в кабинете мэрии Григорий Андреевич Орлов метался из угла в угол и напоминал взбесившегося кабана. Выражения, срывавшиеся с его губ, были явно не парламентскими, более того – половину из них начальник его личной охраны Анатолий Грязнов просто не понимал. Разговаривать «по фене» мэр позволял себе только в минуты вот таких потрясений, как сегодня. Грязнов, как ни силился, не мог взять в толк, как вышло, что машина, ни на секунду не остававшаяся без присмотра, оказалась начинена взрывчаткой, как сдобная булочка – изюмом. Хорошо еще, что с водителем ничего не случилось – только отошел в кафе перекусить в законный обеденный перерыв, как тут и рвануло. И вот теперь шеф требует найти виновных и сменить полностью всю охрану, включая и водителя. И что-то еще такое говорит, смысла чего Грязнов понять так и не может.

Закончив орать и носиться по кабинету, Бес обессиленно упал в кресло и ослабил узел галстука.

– Ты все понял?

Грязнов только кивнул, хотя мысленно уже отправил шефа в далекое пешее путешествие вместе с его параноидальными требованиями. Охранять его уже никто не соглашался…

Когда начальник охраны ушел, Бес обхватил руками голову и застонал. Сейчас уже не было сомнений в том, что ко всему происходящему приложила руку Наковальня – это было в ее стиле, но доказательств не имелось. Да даже если бы и имелись – как он объяснит тем же ментам, что Наковальня по факту жива, и он знал об этом уже давно? И с чего бы вдруг ей нарушать свою конспирацию и начинать охоту на мэра? Нет, к ментам с этим нельзя. Остаются только старые связи. Но и это довольно сомнительное мероприятие, мало того – попахивающее весьма отвратительно. Обратиться за помощью Бес мог только к Боре Еврею, помогавшему Наковальне вытащить из тюрьмы Хохла, – потому что только Боре не нужно было объяснять, как и что. Но вот тут вставал другой вопрос – как объяснить, почему вдруг Наковальня пошла на него войной? С чего бы, с какой радости? Рассказать правду Бес не мог, прекрасно понимая, что на попытку отхватить кусок у собственной родственницы, коей Наковальня являлась, да еще и шантажировать ее ребенком, Боря вряд ли посмотрит благосклонно. Скорее пошлет куда подальше и прекратит все отношения. Значит, нужно как-то извернуться и выдумать правдоподобную историю. И сделать это нужно срочно – потому что скоро уже из кабинета будет страшно выйти, не говоря уже о каждодневных поездках на работу и обратно по дороге через лес.