больницу он просмотрел вещи и забрал все, что могло разрушить иллюзию. Например, открытку для Вайолет, которую Джина еще не отправила, или записную книжку, в которой содержалась информация о новых контактах в Санта-Фе: телефонные номера коллег в ее танцевальной студии и друзей, которых она завела благодаря Грэму. Дункану пришлось выбросить и ее дневник, в котором он нашел множество записей о ее новой жизни. Он чувствовал себя виноватым, читая столь личные заметки, но сказал себе: если обнаружит там нечто, что убедит его, будто он поступает неправильно, что она была счастливее с Грэмом, чем с ним, тогда он откажется от своего обмана.

Вместо этого он наткнулся на отрывок, давший ему как раз ту надежду, в которой он нуждался, чтобы идти дальше:

«Каждое утро, когда я просыпаюсь с ним в Санта-Фе, мне кажется, что я не в том месте. Из моего окна я должна слышать не птиц, а гудение улиц Манхэттена. Это не должен быть Грэм, протягивающий руку, чтобы погладить меня по волосам, это должен быть Дункан, целующий меня в губы, пока я сплю. Когда это изменится? Когда эта жизнь станет похожей на мою жизнь?»

Прочитав это, Дункан понял, что должен действовать. Он обязан вывезти Джину из Берлина до того, как Грэм найдет ее, но для этого нужны деньги. Клиники были дорогими, поездки тоже, и он не мог позволить себе ни того, ни другого. Итак, он сделал то, о чем еще вчера не мог и помыслить. Он позвонил Марине Дю Белле.

– Дункан Леви? – Она была удивлена, услышав его голос. Они не разговаривали шесть месяцев, с тех пор как он покинул проект, который она заказала. Тот разговор был коротким: он дал ей понять, что не может видеться с ней или быть каким-либо образом связанным с ней после того, что произошло, и все же она все еще настаивала на том, чтобы заплатить ему хотя бы часть того, что обещала.

Он отказался от денег, не желая пользоваться ее чувством вины, однако теперь он был вынужден сделать именно это.

– Привет, Марина, я… эм-м… Извини, что звоню ни с того ни с сего.

– Ты в порядке? У тебя взволнованный голос… что-то не так?

Дункан не знал, что придумать. Он не хотел, чтобы Марина была в курсе всей ситуации, поэтому решил поведать только то, что он был в Берлине и нуждался в деньгах.

– Я попал в небольшую передрягу. Иначе я бы тебя не побеспокоил.

– Я рада, что ты позвонил. Мне было так стыдно из-за тебя и Джины…

Вот оно – точка, на которую нужно было надавить, способ попросить об услуге, в которой он нуждался.

– На самом деле это как раз связано с Джиной. Кажется, она наконец-то готова простить меня. Я бы хотел взять ее с собой в путешествие, начать все сначала, что-то в этом роде. Но поездки стоят денег, и… ну, я никогда не чувствовал себя вправе принимать то, что ты предлагала раньше…

– Ясно. – Марина вздохнула. – Я поняла.

Дункан почувствовал, что немного обидел ее, и это вызвало у него сожаление. Но он понимал, что у него нет выбора, нет пути назад. Марина пообещала, что переведет тридцать тысяч долларов в цюрихский банк.

* * *

Дункан с Джиной взяли такси до Потсдамской площади и сели на поезд, направлявшийся в Цюрих. Он нервничал всю дорогу, представляя, как полиция или охранники контрольно-пропускного пункта отводят его в сторону с вопросами, но по итогу никто не подошел к ним и даже не попросил показать паспорта. Пока они пересекали границу, Дункана осенило, что впервые в истории турист в Европе может беспрепятственно перемещаться из одной страны в другую, может незаметно двигаться между двадцатью государствами. План, каким бы безумным он ни был, обретал форму – он сбежал с Джиной.

В Цюрихе Дункан вздохнул с облегчением. Культура анонимности, характерная для швейцарских банков, похоже, распространялась и на больницы. Он дал понять руководителю клиники, что конфиденциальность для них очень важна, подразумевая, что его жена являлась значимой фигурой на родине. Благодаря статусу Джины как подающей надежды старлетки или наследницы, или что там они себе представляли, в медицинских журналах она значилась швейцарской Джэйн Доу. Никто в Берлине не знал, где находится Джина, поскольку Дункан намеренно оставил название другой больницы. Даже если бы Грэм обзвонил клиники в соседних странах, маловероятно, что он нашел бы эту, довольно малоизвестную, и как только они покинут Цюрих, их с Джиной будет практически невозможно найти. Детектив мог бы проверить крупные европейские отели, но ни у кого не было ресурсов, чтобы следить за небольшими гостевыми домами. Несмотря ни на что, было бы лучше какое-то время придерживаться более спокойных районов на случай, если Грэм донес свою историю до прессы или полиции.

В последующие дни Дункан занимался мелкими делами. Он нашел ювелира и зашел купить два подержанных обручальных кольца. Свое-то он привез с собой, но не подумал взять кольцо Джины, и у него не было ни малейшего представления, где оно находилось. В магазине же он нашел два очень похожих на ту пару, которую они выбрали вместе. Хотя когда Дункан отдал Джине ее кольцо, обнаружилось, что оно слишком свободно сидит на ее пальце.

Затем он завел новый автоответчик для сообщений, на случай, если Джина решит проверить тот, которым они когда-то пользовались.

Дункан начинал верить, что ему удалось скрыться, тем более что в газетах, которые он проверил, не было ни слова об исчезновении Джины. Казалось, его преступление никого не интересовало. И только в тот вечер, когда они ужинали в «Валензе», розовощекий мужчина за угловым столиком узнал Джину.

– Извините, что пялюсь, – сказал мужчина, когда Дункан подошел поговорить с ним, пока Джина была в ванной, – просто дама, с которой вы ужинаете, выглядит точно так же, как девушка в берлинских газетах.

Все же ее история – несчастный случай, исчезновение или и то и другое – не осталась незамеченной. Более того, она получила достаточное освещение, чтобы добраться до Швейцарии. Что еще хуже, в статье была фотография. Дункан мог только представить, как это выглядело: Грэм предоставил какой-нибудь снимок с ее отпуска, и таблоиды сошли с ума. Заголовок гласил бы: «Похищение в романтическом отпуске!», а ниже описание молодой туристки, которая потеряла память и была похищена одержимым мужем, от которого она уже давно ушла.

– Что за девушка в берлинских газетах? – с колотящимся сердцем спросил Дункан, изображая невинность.

– Девушка ударилась