— Порядок там навести, Синклер, черт тебя дери! — едва сдерживаясь, процедил он. — Внести в тамошний безумный бардак хоть немного ясности. Мы же всем этим местным затравленным бедолагам хотим вернуть их собственную страну. Мы заставим их научиться терпимости, зарабатывать деньги, нормально, черт побери, жить. Тебя что-то не устраивает?

Явная искренность его намерений, которую я и сегодня не имею оснований ставить под сомнение, вынудила меня призадуматься, но отнюдь не согласиться.

— Все меня устраивает, Шкипер. Но помнишь, ты же сам говорил, что надо внедрить демократию, хотя бы и под дулом автомата. И меня, естественно, заинтересовало: а кто у тебя на прицеле? То есть на кого направлен автомат? Особенно если скоро выборы. Надо ли опережать их исход, вот в чем вопрос.

Я уже упоминал, что Ханна — сторонница пацифистских идей, как выразился бы мистер Андерсон? Что в ее миссионерской школе, которую финансировали американские пятидесятники[20], группа монахинь-раскольниц проповедовала квакерские идеи отказа от применения насилия, причем особый упор делался на то, чтобы всегда подставлять другую щеку?

— Мы с тобой ведь о Конго говорим, так?

Так, Шкипер.

— А это ведь одно из самых чудовищных кладбищ в мире, так?

Так. Нет вопросов. Наверное, самое чудовищное.

— Там люди мрут как мухи, все время, и прямо сейчас, в эту минуту. Там убивают, не задумываясь, только за то, что ты из чужого племени. Там свирепствуют болезни, голод, в солдаты забирают десятилетних детей, там сверху донизу полный паралич, полная, охеренная недееспособность всякой власти, там никак не прекратятся насилие и кровавая бойня. Верно?

Верно, Шкипер.

— Выборы в этих условиях не принесут Конго демократию, а лишь ввергнут страну в хаос. Победитель сорвет желанный куш, а проигравших пошлет на хер. Проигравшие заявят, что результаты подтасованы, и уйдут в джунгли. А поскольку голосуют там исключительно из этнических соображений, все опять вернется в исходную точку, разве что станет гораздо хуже. Если только…

Я затаил дыхание.

— …мы не выставим заранее своего умеренного лидера, если не доведем до избирателей суть его программы, если не докажем, что она эффективна, и не разорвем весь этот заколдованный круг. Сечешь?

Так точно, Шкипер.

— Вот в чем стратегия Синдиката, и именно ее мы сегодня должны им вдолбить. Выборы — это все западный онанизм. Упредить остальных, поставить своего человека на нужное место, дать наконец-то народу кусок пирога, который ему причитается по праву, — глядишь, и мир наступит. Любая транснациональная корпорация ненавидит бедняков: кормить миллионы голодных, знаешь ли, нерентабельно. Выгодно другое: провести приватизацию, а потом пусть хоть сдохнут все те, кому ничего не досталось. Так вот, наш небольшой Синдикат думает иначе. Как и Мвангаза. Они собираются создавать инфраструктуру, совместно использовать ресурсы, для них важна долгосрочная перспектива.

Я тут же с гордостью подумал о лорде Бринкли и о мультинациональной группе его соратников. Но отчего же — небольшой Синдикат? Да я в жизни не видел, чтобы столько крупных шишек собралось в одном помещении!

— Инвесторы, само собой, должны вернуть свою мошну с деньжатами, кто же против? — не унимался Макси. — Нельзя же пожалеть тому, кто так сильно рискует, полагающийся ему фунт мяса. Но и местным немало останется после всех передряг: школы, больницы, новые дороги, водоснабжение. А главное — свет в конце туннеля для следующего поколения, для тех, кто только народится. Твои возражения?

Ни единого. Ни у меня, ни у Ханны. А уж тем более не стал бы возражать Ноа, как и миллионы его соотечественников.

— Значит, если в первые несколько дней придется пожертвовать сотней-другой жизней — а так оно и получится, — то кто мы тогда: хорошие ребята или плохие? — продолжал Макси, энергично растирая свое натруженное бедро велосипедиста. — Да, вот еще что, пока мы не отвлеклись. — Новые пассы массажа. — С туземцами не брататься. Ты здесь не приятелей заводишь, а работаешь. Когда объявляют перерыв на ланч, ты — мигом в бойлерную, посидишь на галетах вместе с Пауком. Есть вопросы?

Нет. Кроме одного: “Разве я — туземец?”

* * *

С папкой Филипа в руках я сначала усаживаюсь на край кровати, потом перебираюсь в кресло-качалку, которое качается только вперед, а назад — нет. Только что я был звездой представления, а теперь вот перепуган до потери пульса, воображая себя вместилищем Великих озер Африки, куда впадают все реки мира, и оттого я переполняюсь, выходя из берегов… Вид из моего окна по-прежнему обманчиво безмятежен. Лужайка и рощица залиты мягким сиянием африканского лета в европейских декорациях. Кому не захочется прогуляться в такой день, никуда не торопясь, вдали от назойливых глаз и ушей? Кто устоит перед искушением поваляться на шезлонге в беседке наверху?

Открываю папку. Бумага белая, без фирменных знаков. Грифа секретности нет. И адресата нет, и автор не указан. Кочерга, чтоб доставать каштаны из огня. На первой странице текст начинается посередине, номер ее — семнадцать. Первый параграф — двенадцатый, из чего я делаю вывод, что параграфы с первого по одиннадцатый непригодны для нежного взора простого переводчика, пусть он и готов душу отдать за свою родину, будь то выше ватерлинии или ниже. Озаглавлен двенадцатый параграф “Полководцы”.

Полководца номер один зовут Дьедонне — Богоданный. Он — муньямуленге, а значит, внешне неотличим от руандийцев. Я сразу же ощутил прилив симпатии к нему. Люди из этого племени (во множественном числе их называют баньямуленге) очень нравились моему покойному отцу, он их выделял из всех местных племен. Вечный романтик, он прозвал их “иудеями Киву” из уважения к их стремлению жить обособленно и военному искусству, а также за их прямую повседневную связь с богом. Сограждане, так называемые “чистокровные конголезцы”, относились к баньямуленге с презрением, считая их пришельцами-тутси, “перебежчиками”, а потому были готовы в любую секунду стереть их с лица земли. Но баньямуленге, поселившиеся более ста лет назад на неприступном плато Муленге среди просторов Южного плоскогорья Киву, ухитрялись вопреки постоянным притеснениям выживать, разводя овец да коров и не обращая внимания на драгоценные полезные ископаемые в своих владениях. Дьедонне был, по-видимому, истинным представителем этого несгибаемого народа:

Тридцать два года, закаленный в сражениях воин. Пока не взялся за оружие, получил некоторое образование в глуши, у миссионеров-пятидесятников из Скандинавии. Интереса к самообогащению не наблюдалось. На встречу приехал, обладая всеми полномочиями, которыми старейшины племени наделили его для достижения следующих целей:

а) добиться включения представителей баньямуленге в новое временное правительство Южного Киву еще до проведения выборов;