игрушку ребенку, а потом отберете. Даже лицо я должна буду вам отдать и вернуться к прежнему.

— Но почему?

— Потому что в Камоцке на меня бы показывали пальцами. Они знают меня, знают, что я совсем другая. Это… это выглядело бы, как переодевание… Даже мужчины никогда бы не поверили в то, что я на самом деле другая. А кроме того, я сама бы не смогла так одеваться, мне было бы незачем это делать, и вообще, я не умею этого делать, не умею нравиться. Может быть, потому я так выглядела, когда ты со мной познакомился? Сама не знаю. Но одно, по-моему, знаю…

Она замолчала.

Зентек тоже ничего не сказал. Он стоял и смотрел на нее. У него было такое впечатление, что он первый раз видит ее на самом деле. Она не ошибалась. И он тоже в душе считал прежнюю Маковскую истинной Малгожатой, а эту красивую девушку, которая стояла теперь перед ним, глядя на него большими грустными глазами, только вызванным к жизни в целях облегчения следственной работы образом, созданным товарищем Калусской. Но как было в самом деле?

— Мне уже не хочется туда возвращаться. — Малгожата подошла к тахте и уселась, обхватив колени руками. — Может быть, найду какую-нибудь работу здесь или в Варшаве. Я всегда боялась людей, не умела разговаривать, даже если в комнате было всего два человека. Краснела сразу же по любому поводу… В этом вы мне помогли: я научилась быть смелой, я не хочу остаться на всю жизнь в моей комнатке. И я буду смелой. Ну что, мы идем в этот парк?

— Да, конечно.

Зентек очнулся от мечтаний.

Они шли медленно, смеясь. Присутствие девушки возбуждало мужчин. Они даже не ощущали усталости после долгого путешествия, хотя все трое встали сегодня очень рано и много часов провели за рулем.

Остановились перед домиком, где она жила.

— До свидания!

Она по очереди подала им всем руку. Пожатие ее ладони было сильным, как у мальчишки.

— До завтра! До девяти часов!

Рогальский задержал ее руку в своей:

— Встретимся на пляже, там, где были сегодня?

Она закрыла за собой калитку и, повернувшись, крикнула через плечо:

— В одиннадцать, надеюсь, пан помнит!

Быстро перебежала двор и вошла в дом, помахивая сумочкой.

Они отправились назад по обочине шоссе.

— В одиннадцать? — сказал Каплинский. — Ведь мы же условились с ней на девять часов?

— А почему она сказала «пан»? Могла ведь сказать «Панове»? — Врублевский подозрительно посмотрел на них и фыркнул от смеха. — Мне пришло в голову, что кто-нибудь из нас ухлестывает за ней в одиночку, ничего не говоря остальным.

— Ну, если кто-то имел бы на это право, так, наверное, я. — В голосе Рогальского прозвучала обида. — В конце концов, это я ее нашел и ко мне она сегодня пришла.

— Неважно, к кому они приходят, — Каплинский задумался. — Важно, с кем уходят.

— И это тоже не так важно, как кажется. Кто теряет одну женщину, приобретает всех остальных.

— Мне кажется, что я уже где-то слышал эту фразу… — Рогальский поморщился. — Это не из какой-то пьесы?

— Не знаю… Как вы думаете, панове, сколько ей может быть лет?

— Восемнадцать. Самое большее — девятнадцать.

— Прекрасный возраст для женщины… Что, пан инженер? — Врублевский задел локтем задумавшегося Рогальского. — О чем вы думаете?

— Думаю о том, что морская вода возбуждает аппетит. Пойдемте быстрее. Мне кажется, настало время что-нибудь перекусить. Солнце уже заходит, а мы не хотим жить одной поэзией.

— Вы правы.

И они ускорили шаг. Начинались длинные летние сумерки. Когда они добрались до отеля «Империал», умылись и спустились в зал ресторана, было уже совершенно темно.

Они возвращались в толпе лениво идущих курортников. Концерт их несколько утомил. Малгожата, которая уже подсознательно все время отыскивала вокруг себя людей в темных очках, шла теперь молча, не поднимая головы и не глядя по сторонам.

— Посмотри, — тихо сказал Зентек.

Она остановилась. Они сошли несколько в сторону от человеческой волны, плывущей по направлению к Здроям. Капитан поднял руку.

— Что? — спросила она, не понимая.

— Посмотри на небо…

Огромная красная луна висела над морем. Девушка покачала головой.

— Я даже не заметила этого, — тихо сказала она, когда они снова направились к отелю. — К счастью, эти люди уже сняли свои проклятые очки. — Она снова опустила голову. — Все это как в сказке. Я не умела танцевать, а оказалось, что умею. Потому что в сказке все легко и все удается. Хорошие люди всегда живут долго и счастливо, все приключения кончаются хорошо, а все ведьмы и драконы в конце всегда погибают.

Он ничего не ответил. Идя немного сзади, он смотрел на ее слегка загорелые плечи, выступающие из глубокого выреза летнего платья.

— О чем ты думаешь? — вдруг спросила она.

— О чем? О том, что… что делает мой шеф. Может быть, они уже что-то знают? У нас ведь нет никакой информации. А обычное следствие тоже может принести хорошие результаты…

Он тяжело вздохнул и замолчал. Он не любил и не умел лгать. Хорошо, что ему на этот раз удалось.

— У меня снова разболелась голова, — прошептала она. — Это все для меня слишком трудно…

Когда они вошли в холл, Рогальский остановился и остановил остальных.

Над дверью в ресторан кто-то прикрепил огромную афишу. Он подошли ближе:

«ОТКРЫТИЕ ЛЕТНЕГО СЕЗОНА!

БОЛЬШОЙ БАЛМАСКАРАД!!!

КОНКУРС КРАСОТЫ!!!

ТЫСЯЧА АТТРАКЦИОНОВ!!!

ДВА ПРЕКРАСНЫХ ОРКЕСТРА!!

Холодные и горячие закуски!!!

МАСКИ!!!

КОСТЮМЫ!!!

БАР — „У Пирата“!!!

БАР — „У Нептуна“!!!

Приглашения в регистратуре!!!»

— Ну как? Пойдем, правда? — Рогальский хлопнул в ладоши, обрадованный, как ребенок. — Всегда люблю всякие переодевания.

— В таком случае… — пан Врублевский взглянул на часы, — давайте переоденемся на ужин. Встретимся через четверть часа или лучше через двадцать минут, как?

— Согласны.

Они взяли ключи и направились по лестнице вверх. Потом разошлись по своим комнатам.

Но только двое из них занялись сразу своим гардеробом. Третий уселся на тахте и включил ночную лампу. Потом вынул бумажник. Из внутреннего отделения достал завернутый в бумагу снимок. Не разворачивая его, встал, подошел к ящику стола и открыл его. Там лежали всякие мелочи и среди них — карандаш.

Он уселся снова и развернул бумагу. Показалась фотография Малгожаты Маковской, такой, какой она была еще неделю назад. После минутного размышления он провел тонкую линию посередине ее лица. Потом старательно дорисовал на одной половине головы другую прическу, увеличил губы, подвел брови.

Потом замер, с недоверием глядя на фотографию. Сделал