– Шура! Зачем Замятиной стирать свои отпечатки, если они там вполне естественны?

– Может, следы заметала…

– Нет, здесь что-то не так! Нужно все еще раз тщательно изучить внутри! Бери-ка ты с утра завтра своего Незовибатько…

– Бесполезно! – уперся Наполеонов.

– Шура! Я тебя прошу!

– Ну, ладно, если просишь…

– Спасибо.

– Не за что, не знаю, захочет ли эксперт, – отозвался Наполеонов.

– Уговори!

– Ладно.

– И еще, Шура, я должна увидеть отпечатки на бокалах.

– Могу описать.

– Я должна увидеть собственными глазами! – упорствовала Мирослава.

– Хорошо. Завтра часов…

– Нет, Шура, – перебила Мирослава, – я прямо из дома поеду с тобой.

– Из дома, так из дома, – пробурчал Наполеонов, веревки ты из меня вьешь, подруга.

– Так ведь ради дела!

– Ладно, а теперь я хочу спать! – заявил Шура.

– Морис, проводи, пожалуйста, дорогого гостя в его комнату.

– Сам не заплутаю.

Миндаугас улыбнулся, но все-таки пошел с Шурой.

Мирослава осталась сидеть у камина, наблюдая за медленным танцем огня.

Что-то не давало ей покоя. Что-то неуловимое плыло перед ее внутренним взором, складывалось в мозаику, проступало и!.. снова распадалось на части.

Не хватало какого-то кусочка, чего-то совсем малого и оттого не замечаемого или не осознаваемого. Но чего?

Морис вернулся в комнату и присел рядом с Мирославой.

– Есть какие-нибудь идеи? – тихо спросил он.

Она качнула головой.

– А у тебя?

– Мне кажется, ничего не решить без отпечатков. Капитан говорил о них что-то непонятное…

– Да, завтра я непременно должна их увидеть.

– Я так же, как и вы, считаю, что Замятина не убивала Мареву.

Мирослава заглянула в его глаза, ставшие темнее и ярче от падающих на них отсветов огня.

– В то же время, – сказал Морис, – если быть объективным, то убить Мареву имела возможность только Замятина.

– Что-то здесь не так, – Мирослава задумчиво провела кончиками пальцев по лицу.

– Думаю, что теперь самое лучшее – лечь спать, – произнес Морис.

– Согласна. Спокойной ночи, – Мирослава ушла к себе.

– Спокойной ночи, – Морис задержался, чтобы загасить огонь в камине.

Кот потянулся, лизнул лапу и перевернулся на другой бок. Его золотистые глаза сверкнули в темноте и спрятались за темными веками.

… За окном спал сад. По занесенным снегом дорожкам бродил мороз и покрякивал.

А высоко в небе горели звезды, осколком зеркала плыла луна и лунные зайцы прыгали по сугробам, забираясь на крыши домов, и при малейшей возможности проникали в теплые комнаты сладко спящих и ни о чем не подозревающих людей…

Морис поправил шторы в своей комнате, лег в постель, выключил ночник и закрыл глаза.

Ему снилось море. Дюны и аромат сосен, расплавленных летним солнцем.

Какая-то женщина бежала по кромке воды и улыбалась.

Море, как преданный пес, лизало стройные ноги, а в глазах ее отражалось небо.

– Мама, – тихо сорвалось с губ спящего Мориса, – мама!

Утренняя заря, просыпаясь, приоткрывала ресницы, сквозь которые пробивались первые, еще несмелые, лучи солнца. Казалось, она потянулась… и зябко повела плечами. Алая шаль облаков сорвалась с места и растаяла вдали. Поблекли пурпурные всплески на востоке, и воздух стал прозрачно-голубым.

Пригоршни белых звезд посыпались с неба, стало первозданно свежо и спокойно вокруг.

Завтракали внизу в столовой.

Мирослава и Морис по утрам ели овсянку и пили зеленый чай.

Для Шуры была приготовлена толстенная яичница с колбасой, бутерброды с сыром и маслом, которые он сверху намазывал клубничным вареньем.

Больше всего Наполеонова поражало, что кот тоже ел овсянку.

– Правильно говорят, – ворчал Шура, – какие хозяева, такие у них и коты…

У него в голове не укладывалось: как можно добровольно есть это каждое утро?

После завтрака Мирослава и Шура отправились к своим «Волгам».

Правда, дорогу к гаражу пришлось предварительно расчистить. За ночь опять все занесло снегом.

И все-таки было приятно смотреть на пушистые холмы кристальной чистоты, слегка позолоченные лучами солнца.

– Какой у вас тут воздух! – невольно вырвалось у Наполеонова, – не воздух, а волшебное зелье зимы…

Воздух, действительно был удивительно чистым, прозрачным, напоенным свежестью выпавшего за ночь снега.

– Шура, ты оказывается романтик, – улыбнулась Мирослава.

– А то ты об этом раньше не знала, – отозвался Наполеонов. – Так я поживу у вас денька три?

– Я же сказала: живи, сколько хочешь, – отмахнулась Мирослава. – Поедем, уже девятый час.

Две Волги медленно проплыли по заваленной снегом дороге коттеджного поселка. Однако и по шоссе ехать было немногим лучше.

– И когда у нас дороги начнут чистить, – ворчал Шура.

До отделения добирались больше сорока минут.

… В кабинете Наполеонова пахло растворимым кофе. На окне цвела большая красная герань.

Шура закрыл дверь на ключ изнутри, сел за стол напротив Мирославы и положил перед ней снимки.

– Что же это такое? – невольно вырвалось у Мирославы.

– Как видишь…

– Дай подумать… На обоих бокалах отпечатки обеих женщин. Но…

– Вот именно, но!

– Постой, Шура! Если они поменялись бокалами, то на четыре пальца Маревой ложится один палец Замятиной во встречном направлении. И так же во встречном положении на другом бокале должен лечь большой палец Маревой на четыре Замятиной.

– Ага…

– Если же повернули поднос, то отпечатки должны лечь друг на друга: в одном направлении четыре пальца Маревой на четыре Замятиной и один – Замятиной на один Маревой. Так?

– Так, – согласился Наполеонов.

– У нас же на одном бокале – четыре пальца Маревой на большом Замятиной в одном направлении, и один Маревой – на четырех Замятиной в одном направлении…

– На другом бокале большой палец Замятиной с той стороны и в том направлении, что и четыре пальца Маревой и четыре пальца Замятиной ложатся на один Маревой в одном направлении.