сама по себе, а общие социально-экономические условия труда, в частности не являются ли одной из причин нашего беспокойства, связанного со скоростью, изменения в природе карьеры и организационной культуры. Принципиально важное воздействие на наше восприятие темпа работы оказывает также разрушение линейного времени, проживавшегося в соответствии со стандартным нарративом долгосрочных стабильных отношений найма.

Через прошлое — к будущему

Можно ли найти лучшую отправную точку, чем история, включая историю собственной жизни? Интерес к взаимоотношениям между техникой и скоростью работы впервые возник у меня в 1970‐е гг., когда я занималась индустриальной социологией. Как говорилось в главе 2, историки промышленной революции писали о значении часового времени для насаждения трудовой дисциплины и повышения роста производительности на ранних фабриках. Кульминацией этого курса на использование техники для интенсификации темпа работы стало появление автоматизированных сборочных линий на автомобильных заводах. Эта знаменитая инновация Генри Форда основывалась на организационных принципах научного менеджмента. Тейлоризм повысил производительность труда, разбив трудовой процесс на составные действия и трудовые задачи в соответствии с жесткими стандартами времени, основанными на изучении человеческих движений. Фордизм, взявший на вооружение эти принципы, обеспечил резкий прирост производительности, устроив так, что работа сама приходила к неподвижному рабочему. Эффективность такой системы массового производства опиралась на подчинение рабочих импульсу, задаваемому машиной.

В качестве активного участника того, что стало известно как дискуссия о трудовом процессе, я выяснила, что ключевую роль в контроле над трудом в капиталистической экономике играет техника[163]. В частности, эта литература пробудила у меня интерес к вопросу, как создается техника[164]. Вместо того чтобы относиться к технике как к независимой силе, диктующей организацию труда, я отмечала, что на саму технику оказывают решающее влияние антагонистические классовые производственные отношения. Хотя такой подход тоже был по-своему редукционистским, так как в его рамках техника объявлялась инструментом менеджмента, он все же привлекал внимание к социальным отношениям, связанным с техникой[165].

При углубленном изучении эволюции техники выяснилось, что реальные процессы технического развития диктуются властными моделями и культурными ценностями. Например, Дэвид Нобл в своей знаменитой работе об автоматизации станков показал, что форма, которую приняла автоматизация, не являлась неизбежной, будучи результатом сознательного выбора. Таким образом, всякая индустриальная инновация — это плод исторически специфической деятельности, осуществляемой теми или иными социальными группами в конкретных целях: «за техникой, воздействующей на социальные отношения, стоят те же самые социальные отношения»[166]. Иными словами, любой технический выбор в то же время является насквозь социальным.

Более того, Нобл подчеркивает, что существует много различных уровней, на которых состояние техники определяется обществом. При ключевом значении выдвигаемого руководством требования контроля над рабочими не менее важную роль играют военные, а также идеология и интересы инженеров. Нобл делает важное заявление, отмечая, что согласно «рациональному подходу к инженерному делу» самым эффективным производственным процессом является наиболее автоматизированный. Этот импульс к устранению человеческого элемента из производственного процесса, поскольку элемент является потенциальным источником «человеческих ошибок», до сих пор берет верх над прочими соображениями.

Короче говоря, в рамках представлений о том, что техника формируется обществом, акцент делался на том, что ключевыми процессами, в ходе которых технические возможности реализуются или не реализуются на практике, являются политика и торг. Иными словами, имеющиеся у нас производственные технологии в некотором смысле отражают социальные производственные отношения. Наша техническая инфраструктура и материальная конфигурация конкретных устройств создают более или менее благоприятные условия для трудовой автономии, контроля над своими действиями и параметров рабочего времени.

Однако имеет смысл напомнить, что из этого упора на дизайн не следует, что создатели или продавцы техники в состоянии уверенно предсказать, как она в итоге будет использоваться. Согласно хрестоматийной модели в инновационной деятельности принимают участие только инженеры и программисты, и потому технологии обладают автономным и раз навсегда заданным характером. На самом же деле исследователи неоднократно показывали, что освоение техники людьми не обязательно происходит с оглядкой на то, для чего она изначально предназначалась[167]. Помимо этого, не все возможности данного технического устройства используются всеми пользователями одинаково. Отношение к технике как к социоматериальной практике позволяет понять, что формирование машин продолжается долгое время после того, как они выходят из стен конструкторского бюро. Таким образом, процесс технических изменений носит абсолютно случайный и неоднородный характер. В том, как техника развивается и как она используется в повседневных темпоральных практиках, нет ничего неизбежного.

Этот момент особенно важен, когда речь идет о цифровых устройствах. Сотовый телефон и персональный компьютер по своей природе обладают большей гибкостью, чем прежние индустриальные технологии. В то время как польза станка носит ограниченный характер, тот же смартфон сочетает в себе телефон, текстовый мессенджер, электронную почту, веб-браузер, фотоаппарат и видеокамеру, причем, что самое главное, все одновременно. И потому данное устройство не просто некая вещь; то, что она собой представляет, определяется тем, как люди пользуются ею и каким образом она связана с существующей социальной динамикой труда. Иными словами, необходимо изучать, как пользователи взаимодействуют с ИКТ в конкретных организационных контекстах. И потому при разговоре о том, как ИКТ меняют темпоральные ритмы работы, я всегда имею в виду ИКТ как составную часть социальных институтов с их предзаданными условностями, культурами, нормами и целями.

Сетевой работник

Невозможно отрицать, что компьютеризация совершила революцию в сфере труда, по своей радикальности сопоставимую с промышленной революцией. Но если поворот к постиндустриальной экономике знаний нередко переоценивается, то воздействие информационных технологий на структуру занятости и природу труда было действительно колоссальным. Развитие административного сектора и сектора услуг означает, что наша старая парадигма производственных технологий, восходящая к эпохе, когда господствовала промышленность, уже не является адекватной.

Одним из показателей этого служит наблюдающийся в корпоративной Америке с 1970‐х гг. мощный рост расходов на ИКТ, которые растут быстрее других типов затрат на оборудование, даже с учетом роста численности рабочей силы и снижения цен на компьютерное аппаратное и программное обеспечение. Например, номинальные ежегодные инвестиции американских корпораций в информационные технологии с 1970 по 2008 г. выросли примерно с 5 млрд почти до 350 млрд долл. В целом расходы на информационные технологии в США росли экспоненциально, примерно со 100 долл. на одного наемного работника в 1970 г. до 3 тыс. долл. в 2008 г. В течение первого десятилетия XXI в. насыщенность американской промышленности информационными и коммуникационными технологиями выросла в 5,5 раза по сравнению с 1995 г.[168] Интересно, что среди экономистов отсутствует согласие в отношении того, насколько эти гигантские расходы привели к