Она казалась такой подавленной, что я сказал:

— Мы не должны говорить об этом, если ты не хочешь.

— Я должна. Обязана. Прошло всего четыре дня, Рог. Через четыре дня после того, как у меня отказал левый глаз, отказал и правый. Я вытащила их и поменяла местами, потому что знала, что, возможно, один из них может заработать, но это не помогло. Именно тогда я сняла свою лицевую панель, потому что каким-то образом почувствовала, что она мешает, что я пытаюсь смотреть сквозь нее. А я не могла этого сделать. Это твердый металл, алюминий, я думаю. Они все такие.

Не зная, что еще сказать, я ответил:

— Да.

— Это не помогло, но с тех пор я оставила ее снятой. Моя бедная внучка не жалуется, и есть причина, по которой мне удобнее без нее.

Говоря это, она выдернула свой правый глаз из глазницы.

— Держи, Рог. Возьми его, пожалуйста. Это плохая деталь, и она мне больше не нужна.

Я неохотно позволил ей вложить его в мою ладонь, которую она обхватила своими тонкими, похожими на человеческие пальцами.

— Даже если бы я могла сказать тебе номер детали и все такое, это тебе бы не помогло. Но, имея один в руках, ты сможешь найти другой или узнать его, если натолкнешься на подобный.

Тогда я решил приложить все усилия, чтобы найти два (в чем также потерпел неудачу), и сказал ей об этом.

— Спасибо, Рог. Я знаю, что ты постараешься. Ты всегда был таким хорошим мальчиком. Иногда это очень тяжело переносить, но я не должна грустить. Боги дали мне... утешительный приз, я полагаю, ты бы так его назвал. Теперь я могу заглядывать в будущее, как моя дорогая сив майтера Мята. Я тебе говорила?

Мне кажется, я сказал, что всегда полагал, что она может пророчествовать, как и все сивиллы.

— У меня это плохо получалось, потому что я никогда не видела образов. Я знала то, что знают все: что означают увеличенное сердце и все эти обычные признаки. Но я не могла видеть образы во внутренностях, как моя дорогая сив и патера. Теперь могу. Разве это не странно? Теперь, когда я ослепла, у меня появилось сокровенное зрение. Я не могу увидеть внутренности, пока не коснусь их. Но когда я это делаю, я вижу образы.

Шелк, я знал, пророчествовал именно так; но я также знал, что он не очень-то верил в подобные пророчества. Он относился ко всей этой процедуре скептически и, одновременно, с восхищением. Помня обо всем этом, я спросил, не согласится ли она сделать предсказание для меня, если я смогу добыть хорошую крупную рыбу, как жертву.

— Да, конечно, Рог. Я очень польщена.

Она помолчала, размышляя.

— Однако нам нужно зажечь еще один костер, для твоей жертвы. Здесь, снаружи. Я построила маленький алтарь из камней. Я использую его, когда на лодках приплывают люди, которые хотят, чтобы я предсказала им будущее.

Она медленно двинулась вперед, постукивая направо и налево белой палкой, которую держала в руке; и на мгновение я увидел ее, саму скалу и Мукор так, как, должно быть, видели их незнакомцы — как, без сомнения, видели их «люди в лодках», о которых она говорила: место и две женщины, такие жуткие, что я удивился, как у кого-то хватило смелости посоветоваться с ними.

Нет смысла рассказывать здесь, как я поймал рыбу и принес ее в ведре наверх по крутой и утомительной тропинке, или как мы развели небольшой костер для жертвоприношения на алтаре, воспламенив его от другого, горевшего внутри, перед которым неподвижно сидела Мукор, пока молодой хуз жевал ее яблоко.

Я одолжил майтере длинный охотничий нож, который дал мне Сухожилие, и крепко держал свою рыбу. Она аккуратно перерезала ей горло (не через жабры, как обычно убивают рыбу, а так, как если бы это был кролик); повернувшись, она подняла свои тонкие руки к тому месту, где стояло бы Священное Окно, если бы оно у нас было, и произнесла древнюю формулу.

(Или, возможно, я должен сказать, что пустое северное небо было ее окном. Разве небо не единственное Священное Окно, которое есть у нас здесь и в котором мы пытаемся проследить волю богов, если они еще не покинули нас?)

— О вы, все боги, примите в жертву этого прекрасного лжеокуня. Но мы просим, поговорите с нами, расскажите нам о тех временах, которые придут. Что мы будем делать? Ваш самый легкий намек стал бы драгоценнейшим откровением. Но если вы, однако, решите иначе…

Когда она произнесла эти слова, меня охватило такое необыкновенное чувство, что я не решаюсь написать об этом, зная, что мне не поверят.

Да, моя самая дорогая жена, даже ты.

Я ничего не видел и не слышал, и все же мне показалось, что появилось лицо Внешнего, заполнившее все небо и даже переполнившее его, лицо, слишком большое, чтобы его можно было разглядеть, что я вижу его так, как может видеть его человек, то есть так, как блоха видит человека. Называй это чепухой, если хочешь; я сам часто называл это чепухой. Но разве так уж невозможно, чтобы бог одиноких, отверженных существ благоволил этим двоим, изгнанным на свою опоясанную морем голую скалу? Кто был, кто мог быть более сломленным, изгнанным и отчаявшимся, чем майтера Мрамор? Была ли истина в том присутствии, которое я ощутил тогда, или нет, я упал на колени.

Повернувшись обратно к алтарю и ко мне, майтера Мрамор вскрыла мою рыбу одним быстрым ударом, заставившим меня испугаться за свой большой палец. Я забрал нож, и ее старушечьи пальцы ощупали брюшную полость так, что мне показалось, будто у них на кончиках есть глаза, которых я не вижу.

— Правая часть животного для дарителя, для тебя, Рог, и авгура, то есть меня; левая — для паствы и всего города. Я не думаю...

Внезапно она замолчала, полусидя, откинув голову назад, ее слепой глаз и пустая, ноющая глазница смотрели в никуда, а может быть, на заходящее солнце.

— Я вижу долгие путешествия, страх, голод, холод и лихорадочную жару. Потом тьма. Потом снова тьма и сильный ветер. Богатство и власть. Я вижу тебя, Рог, верхом на звере с тремя рогами.

(Она действительно сказала это.)

— Тьма и для меня. Тьма и любовь, тьма, пока я не посмотрю вверх и не взгляну очень далеко, и тогда придут свет и любовь.

После этого она молчала, как мне показалось, очень долго. Мои колени болели, и свободной рукой я пытался смахнуть мелкие камни, которые их раздирали.

— Город ищет в небе знамения, но не будет у него никакого знамения, кроме знамения из рыбьего чрева.

А теперь мне пора в постель, и записывать больше нечего. Хотя майтера уговаривала меня переночевать в их хижине, я спал на баркасе, очень усталый, и всю ночь меня мучили сны, в которых я плыл все дальше и дальше, преодолевая бурю за бурей и ни разу не увидев земли.



 

Уже очень поздно. Мой дворец спит, но я не могу заснуть. Совсем недавно я зевал над этим отчетом. Если я напишу еще немного, возможно, мне снова захочется спать.