Он сказал своим друзьям: раз участники-пешки Великого Заговора, сознательно или нет, нападают на нас посредством книг, посредством литературы, мы в ответ примем свои меры. «И что это за литература такая? — спросил он у меня, прыгая с камня на камень как профессиональный проводник. — Что за книга такая?» Задумавшись, он помолчал какое-то время, словно хотел показать, что всегда тщательно все обдумывает. Протянув мне руку и помогая выбраться из колючего кустарника, в котором у меня застряла нога, он добавил: «Моего сына обманула не только та книга. Ведь книги вообще враги нашего времени, нашей жизни».

Он был не против книг, написанных пером, которое было одним целым с рукой, его державшей; он был не против книг, что делали счастливым разум, заставлявший это перо двигаться по бумаге, что выражали грусть, увлечение и нежность души, озарявшей этот разум. Он был не против книг, словом и рисунком учивших читателя, сообщавших полезные сведения невежде-крестьянину, не умевшему справиться с крысами; указывавших сбившемуся с пути дорогу, говоривших потерявшему душу о его отцах, не ведавшему мира ребенку — о мире и о неожиданностях, что он таит. Ведь такие книги нужны и сейчас. И хорошо было бы, если бы таких книг писали больше. Доктор Нарин был против книг, потерявших сияние, подлинность, истину. Такие книги он не любил еще и за то, что они делали вид, будто в них есть свет, подлинность и правда. Они сообщали, что в стенах этого ограниченного мира можно найти очарование и покой рая, а тем временем их издавали и разносили по миру приспешники Великого Заговора, чтобы люди утратили поэзию и изящество жизни.

В траве промелькнула полевая мышь.

«Есть ли у меня доказательства? — спросил он, подозрительно глядя на меня, будто я что-то сказал. — Есть ли доказательства?» Он быстро взбирался по испачканным птицами камням между чахлых дубков.

Чтобы получить доказательства, мне нужно было прочесть отчеты о наблюдениях, которые он приказал писать своим агентам в Стамбуле и своим людям по всей стране. Прочитав книгу, его сын, запутавшись, не только отрекся от отца и семьи (ладно, это по молодости) — но и перестал замечать многообразие жизни, «скрытую симметрию времени», он словно ослеп, он перестал видеть «составляющие предметов», его захватила «смертельно опасная навязчивая идея».

«Разве все это — влияние одной книги? — спрашивал Доктор Нарин. — Эта книга — всего лишь мелкое орудие Великого Заговора».

И все-таки он сказал, что не презирает книгу и ее автора. По его словам, во время чтения отчетов его сыщиков и друзей мне предстояло понять, что этого человека и его книгу использовали не по назначению. Писатель — всего лишь убогий пенсионер, личность настолько слабая, что он даже не осмелился защищать книгу, которую написал, и свои собственные убеждения. «Бессильный человек, именно такой и нужен был тем, кто заразил нас чумой забвения, принесенной ветрами с Запада и стирающей нашу память… Жалкая заурядность, пустое место! Его не стало, тем все и кончилось, его уничтожили, стерли с лица земли». Несколько раз медленно и четко Доктор повторил, что не огорчен, что автора книги убили.

Мы долго молча карабкались по горной тропе. Шелковые нити молний сверкали из-за туч, плывущих медленно, не приближаясь и не удаляясь; но, как в телевизоре с выключенным звуком, грома не было слышно. Поднявшись на гору, мы увидели не только земли Доктора Нарина, но и городок, похожий на аккуратный обеденный стол, накрытый внизу, на равнине, трудолюбивой домохозяйкой: красные черепичные крыши, мечеть с тонким минаретом, свободный разбег улиц и четкие границы фруктовых садов и пшеничных полей за городом.

— По утрам я просыпаюсь и встречаю день до того, как день будит и встречает меня, — произнес Доктор Нарин, любуясь пейзажем. — Утро приходит из-за гор, но от ласточек мы знаем, что в других краях солнце давно взошло. Утром я иногда поднимаюсь прямо сюда и встречаю солнце, приветствующее меня. Природа замирает; пчелы и змеи еще не проснулись. Я и мир — мы спрашиваем друг у друга, почему мы здесь в этот час, ради какой великой цели. Мало кто из смертных размышляет об этом вместе с природой. Если человеческие существа и размышляют о чем-либо подобном, они, как правило, перемалывают чужие мыслишки, считая их своими, и уж никто никогда не размышляет, глядя на природу. И все они — бессильные, заурядные, слабые.

Еще до того, как я обнаружил Великий Заговор, пришедший с Запада, я понял, что для того, чтобы выжить, необходимо быть сильным и решительным, — продолжал Доктор Нарин. — Печальные улицы, терпеливые деревья и тусклые огни не замечали меня, а я собрал свои вещи, привел в порядок свое время и отказался поклоняться этой истории и тем, кто желал ею управлять. С какой стати мне повиноваться им? Я верил в себя. А так как я верил в себя, то в мою волю и в поэзию моей жизни поверили остальные. Я убедился, что они привязались ко мне, они тоже открыли собственное время. Так мы привязались друг к другу. Общались с помощью шифров, переписывались как влюбленные, тайно встречались. Наша первая встреча, Али-бей, — съезд торговцев в Гудуле — результат победы многолетней борьбы и спланированных акций, результат победы организации, создававшейся тщательно, сплетенной как паучьи сети. Теперь, что бы Запад ни предпринял, он не заставит нас свернуть с нашего пути! — И, помолчав, добавил: — Через три часа после того, как я со своей молодой красавицей-женой целый и невредимый уехал из Гудула, в городе начались пожары.

Пожар тушили многочисленные пожарные бригады, но, несмотря на поддержку государства, их усилия оказались тщетными — и это не случайность. Неудивительно, что в глазах восставших виднелись слезы и полыхал гнев, что толпа, спровоцированная газетными статьями, состояла из его обиженных друзей, почувствовавших, что украдены их души, их поэзия, их воспоминания. Откуда ему было знать, что машины сожгли, оружие уничтожили, а один из друзей погиб? Все было подстроено каймакамом с помощью местных политических партий — он запретил проводить собрание обиженных торговцев под предлогом угрозы общественному порядку.

— Теперь стрела выпущена из лука, — продолжал Доктор Нарин. — Я не тот, кто склонит голову. Я был единственным, кто попросил, чтобы на собрании обсудили тему ангелов. Я пожелал, чтобы изготовили телевизор, который покажет нашу душу и наше детство, я единственный, кто заказал такой прибор. И я единственный, кто захотел, чтобы зло, подобное книге, лишившей меня сына, было уничтожено, было загнано обратно в ту дыру, откуда оно вышло, в ту клоаку, где оно зрело и бродило. Мы выяснили, что каждый год у сотен, тысяч наших молодых людей из-за подобных забав «менялась жизнь» и, когда им в руки попадали одна-две книги, «пропадал их мир». Я все продумал. Я не случайно не поехал на собрание. И то, что собрание подарило мне такого юношу, как вы, — это милость небес, а не просто подарок судьбы. Все идет своим чередом, как я и раньше полагал… Когда автомобильная катастрофа забрала моего сына, ему было столько же лет, сколько и вам.:. Сегодня четырнадцатое число. Я потерял сына четырнадцатого числа.

Когда Доктор Нарин разжал кулак, я увидел на ладони клевер. Он взял его за стебелек и, внимательно посмотрев на него, бросил его легкому ветру. Ветер дул со стороны туч, но я чувствовал на лице только его прохладу. Сизые облака в нерешительности застыли на месте. Где-то далеко виднелся бледно-желтый отсвет, воздух там словно дрожал. Доктор Нарин сказал, что «сейчас» там идет дождь. А когда мы дошли до края скалистой пропасти на другой стороне горы, то увидели, что тучи над кладбищем рассеялись. Коршун, соорудивший гнездо среди отвесных скал, завидев нас, испуганно взмыл в воздух, прочертив в небе над владениями Доктора Нарина некое подобие лука. Молча с уважением и восхищением мы следили за птицей, почти не двигавшей крыльями.