— Во всей этой земле, — сказал Доктор Нарин, — есть богатство и сила, призванные поддержать действия, вдохновленные единственной великой идеей, которую я совершенствовал годами. Если бы мой сын, несмотря на свои блестящие способности, был сильным и волевым настолько, что не стал бы вмешиваться в дела Великого Заговора и не польстился на книгу, сегодня он бы почувствовал силу и способность творить, которую чувствую я, глядя с этой горы. Я знаю, что сегодня то же великолепие и те же горизонты видите вы. Я с самого начала понял, что рассказы о вашей решимости на собрании ничуть не преувеличены. А узнав, сколько вам лет, я мгновенно понял: мне не нужно ничего выяснять о вашем прошлом. Вы ровесник сына, которого у меня безжалостно забрали. Вы сами во всем разобрались, вы по собственной воле решили присоединиться к нам. Наше однодневное знакомство показало мне, что стремление воли, остановленное историей в одном человеке, возрождается в другом. Я не просто так пустил вас в маленький музей, устроенный мною в честь сына. Вы и ваша жена — первые, после его матери и сестер, кто увидел эту комнату. Вы смотрели там на себя, на свое прошлое и свое будущее. И, глядя на меня, Доктора Нарина, вы понимаете, каков следующий шаг и что вы должны сделать. Будь моим сыном! Займи его место. Возьми все, что останется после меня. Я старый человек, но энтузиазм мой еще не иссяк: я хочу верить, что движение продолжится. У меня есть связи среди людей власти. Те, которые пишут мне отчеты, тоже еще действуют, Я заставлял их следить за сотнями обманутых молодых людей. Я покажу тебе все материалы, все папки без исключения, даже папки моего сына. Просто прочти их. Как много молодых сбились с пути! Тебе не нужно отказываться от своего собственного отца, от своей семьи. Еще я хочу, чтобы ты увидел мою коллекцию оружия. Просто скажи «да»! Скажи «да» своей судьбе. Я не слепой, я все вижу. У меня много лет не было сына, я страдал; а когда его отняли у меня, мне стало еще больнее. Но нет ничего тяжелее, чем остаться без наследника.

Вдалеке, там, где небо местами прояснилось, страну Доктора Нарина освещали лучи солнца — словно лучи прожекторов, падавшие на сцену. Когда кусок земли на мгновение осветился, равнина, покрытая яблонями и дикими маслинами, кладбище, где покоился его сын, бесплодные земли вокруг загона для скота изменили цвет, и мы увидели, что конический луч света, взлетевший точно встревоженная душа, исчезает, напоследок еще раз осветив поля. Заметив, что оттуда, где мы стояли, видна большая часть пройденной нами дороги, я мысленно проделал обратный путь, пройдя по скалистому склону, горной тропе, мимо шелковиц, первого холма, зарослей деревьев и пшеничных полей. Внезапно я с изумлением заметил особняк Доктора Нарина — так пассажир самолета впервые смотрит с высоты на свой дом. Он стоял в центре широкой равнины, окруженной деревьями; и я понял, что одним из пяти крошечных человечков, идущих мимо сосен к дороге, ведущей к городку, была Джанан. Я узнал ее по ситцевому платью вишневого цвета, купленному в последний раз; нет, я узнал ее не только по платью, но и по походке, манере двигаться, по легкости и изяществу движений. Нет же!.. Я узнал ее по тому, как билось мое сердце. А потом вдруг вдалеке, у взгорий, где начиналась граница чудесной маленькой страны Доктора Нарина, появилась великолепная радуга.

— Когда люди смотрят на природу, — сказал Доктор Нарин, — они видят в ней свою ограниченность, свои недостатки и страхи. Испугавшись своих слабостей, они приписывают их безграничности и величию природы. А я чувствую в природе некое послание, оно напоминает мне о воле, которую мне нужно сохранить; я вижу в природе мудрую книгу, я читаю ее решительно, безжалостно и бесстрашно, Великие люди, как и великие эпохи и великие государства, — это те, кто накапливает в себе силу мощную настолько, что она готова в них взорваться. Когда настанет время, когда обстоятельства позволят и когда история будет переписана, эта великая сила начнет движение безжалостно и решительно, как и великий человек, которого она подвигнет к действию. И тогда столь же безжалостно начнет действовать и судьба. В тот великий день никто не будет считаться ни с общественным мнением, ни с газетами и «мнениями дня», ни с ничтожными мелочами, вроде баллонов с газом, мыла «Люкс», кока-колы и «Мальборо», ни с мелкой нравственностью наших несчастных соотечественников, обманутых Западом.

— Сударь, я могу прочитать отчеты? — спросил я.

Наступило долгое молчание. Радуга, сияя, делилась в пыльных и заляпанных очках Доктора Нарина на две симметричные радуги.

— Я гений, — произнес Доктор Нарин.

Мы вернулись в особняк, спокойно пообедали вместе с семьей, и Доктор Нарин пригласил меня в свой кабинет, открыв его ключом, похожим на тот, которым Гюльджихан утром открыла нам детскую комнату Мехмеда. Показав мне тетради из шкафов и папки с полок, он сказал, что не исключает возможности, что когда-нибудь сила воли человека, приказавшего собирать отчеты наблюдений, про явится в новом государстве. Все написанное его людьми подтверждало: если бы Доктору Нарину удалось победить Великий Заговор, он бы и создал новое государство.

Отчеты с указанием дат были тщательно разложены по папкам, и я легко вникая в суть изложенного. Доктор Нарин не знакомил тех, кого он отправлял следить за сыном, друг с другом, но давал каждому из них прозвище — по маркам часов, которые они носили. Хотя большинство марок оказались европейскими, они, по словам Доктора Нарина, все равно оставались «нашими» часами, так как уже более ста лет показывали «наше» время в Турции.

Первый сыщик, Зенит, написал первый отчет четыре года назад, а марте. Мехмед, которого тогда еще звали Нахит, изучал медицину в Стамбульском университете в Чапа. Зенит установил, что студент третьего курса с осени демонстрировал необычайно низкую успеваемость по всем предметам, и он приписал краткий комментарий к своим наблюдениям:

«Причина неудач вышеупомянутого объекта, в последние месяцы заключается в том, что он почти не выходил из общежития в Кадырга,[29]не ходил ни на занятия, ни в поликлиники, ни в больницы».

В папке было полно рапортов, где подробно указывалось, когда Нахит выходил из общежития, к какому торговцу лепешками, кебабами или молочным киселем ходил, какие парикмахерскую и банк посещал. Каждый раз, закончив дела, Мехмед, не отвлекаясь, быстро возвращался обратно в общежитие. Зенит просил у Доктора Нарина дополнительные средства за «наблюдения» и за каждое написанное им письмо-донос.

Мовадо, отправленный Доктором Нарином после Зенита, был, наверное, одним из администраторов в общежитии и, как большинство администраторов общежития, сотрудничал с полицией. Я подумал, что сей многоопытный человек, имевший возможность следить практически за каждой минутой жизни Мехмеда, видимо, и раньше писал отчеты для любопытных папаш из провинции или в Национальное разведывательное управление. Дело в том, что он весьма профессионально, кратко и умело описал расклад политических сил в общежитии. Вывод: Нахит не был связан ни с одним из двух боровшихся за лидерство религиозных студентов (один из них был связан с суфийским орденом Нак-шибенди, а другой оказался сторонником умеренных левых сил). Наш юноша, не впутываясь ни во что, жил сам по себе, в своем углу, в комнате, где помимо него обитали еще три студента, и, как хафиз[30](«драгоценный сударь, если мне позволено так выразиться»), что с утра до вечера читает Коран, не видел ничего, кроме книги, от которой он не поднимал головы. Сотрудники общежития, которым Мовадо доверял в вопросах политики и идеологии, засвидетельствовали, что книга не была одним из тех опасных сочинений, что западают в головы молодым людям, увлекшимся политикой и религией. Мовадо написал еще несколько заметок о книге, не придавая ей значения; он написал пару слов о том, что после многочасового чтения за столом юноша подолгу задумчиво смотрит в окно; что он отвечает на шутки и издевки приятелей в столовой легким смешком или безразличием; что он теперь бреется не каждый день. Со знанием дела сыщик радостно сообщал своему нанимателю, что такие пристрастия молодости, как постоянный просмотр одного и того же эротического фильма, прослушивание в тысячный раз одной и той же кассеты и постоянный заказ одного и того же блюда с луком и фаршем, являются «временными».