Не успели мы с Петром Ивановичем выпить по первому бокалу, появилась Софа, прочитала нотации слугам и рассказала им о том, какой у них замечательный хозяин, а войдя в номер, захлопнула дверь. Ха, ребятам теперь остаётся лишь слушать, понаблюдать за нами не получится, тут даже сквозной замочной скважины нет.

Наша красавица подошла к картинам и принялась их рассматривать. По мне, так ничего интересного там нет, посредственные натюрморты и пейзажи, но, по словам городничего, тянут они на полторы тысячи серебром. Ну и пускай дальше тянут, нам эта мазня без надобности, мы здесь ради содержимого сумки под кроватью.

Посидели для приличия полчасика, побеседовали о картинах и о живописи в целом. Пётр Иванович оказался знатоком и ценителем искусства. Надо же, натура гнилая напрочь, а о современных живописцах говорит с пафосом и восхищением. Впрочем… ты, Сашок, по жизни и не такие казусы видывал. Наверно, не существует людей с абсолютно чёрно-испорченной душой, да и с абсолютно светло-доброй тоже. В каждом присутствуют и свет, и тьма, но процентное соотношение того и другого у всех разное, и приоритеты расставлены по-своему.

Сын однажды столкнулся с несправедливостью в институте и с ужасом у меня спрашивал: «Как в головах некоторых могут совмещаться низменные, подлые замыслы и думы о высоком? Реле-переключатель, что ли, у них в мозгу какое-то особенное установлено? Сперва рассуждаем о прекрасном, а после мгновенно переключаемся и планируем гадости неугодным?»

Пришлось объяснять: у любого человека, вообще-то, не одно реле в голове заложено, а тысячи, да может, и сотни тысяч. Они с самого рождения постепенно накапливаются. Их создают и родительское воспитание, и обучение в школе, и жизненные обстоятельства, и даже собственные размышления. Вот подумал ты о ком-нибудь плохо или, наоборот, хорошо, причём неважно, заслужил он это или нет, — и всё, релюшечка в мозгу сформирована. При общении с этим человеком она включается, и ты оцениваешь его поступки и слова уже не так, как слова и поступки других в схожих ситуациях.

Бывают реле маленькие, бывают большие, а есть и гигантские. Последние самые опасные, они меняют психику кардинально. Их способно породить лишь сильное влияние извне. В жизни это обычно либо стрессовая ситуация, либо намеренное гипнотическое воздействие, либо массированная пропаганда — не имеет значения, религиозная она, национальная или социальная; попадёшь под такую — и ты, считай, моральный калека. Включается реле, и вроде бы нормальный человек начинает реагировать на окружающую действительность неадекватно, например радуется жуткой смерти ребёнка или горящим умирающим людям только потому, что они оказались иной веры или с иным мировосприятием в душе, да зачастую просто случайно угодили не в то место и не в то время.

И у Петра Ивановича, кстати, в голове переключатель тоже будь здоров стоит, но создавался он постепенно, шаг за шагом. Сначала брезгливое отношение к бедным — быдло, потом ненависть к людям, находящимся выше его по положению, — сволочи. Далее появилось желание гнобить одних и устраивать пакости другим. Ну и в конце, как финальный аккорд, пришло понимание того, что допустимо даже убивать по своей прихоти, если удастся избежать наказания.

Чтобы притупить бдительность слуг, мы иногда вызывали Макара — в целях уточнения стоимости той или иной картины. Между прочим, одна из разложенных на столе миниатюр принадлежала семейству Патрушевых, и я её выкупил, сторговав с восьмидесяти рублей до пятидесяти пяти. Деньги пообещал завтра отдать. Покупку на виду у глазастого Макара убрал в пустой саквояж, пусть он зрительно зафиксирует, что, кроме неё, я ничего выносить не собираюсь.

Интересно, кто эта молодая женщина, изображённая на миниатюре? Мать Александра Патрушева? Или бабуля? А может, роковая любовь Патрушева-старшего? Хотелось бы прояснить сей момент.

Так! Наступает главный и заключительный этап операции по экспроприации неправедно нажитого.

— И дверь там плотнее закрывай, хватит подслушивать, — по сигналу Софы кричит усатый выходящему слуге.

Как только дверь закрылась, я тихонечко направился к цели нашего здесь пребывания. Открываю заветную сумочку и начинаю перекладывать содержимое в свой саквояж. Блин, большая шкатулка с драгоценностями не помещается — маловата у нас кошёлочка! Ну, значит, все побрякушки просто пересыпаем осторожненько в наши закрома. Сверху кладём два кожаных кошеля с монетами и толстую пачку бумажных денег. А вот с ценными бумагами следует разобраться, кое-что чиновничек должен подписать. Под продолжающийся непринуждённый разговор я в темпе просматриваю ворох разнообразных листков, отбираю нужные, передаю Софе, остальное запихиваю под рубашку. Ох, как неторопливо Пётр Иванович расписывается. Видать, очень любит это дело. А закорючка-то какая у него кучерявая, мама мия!

Подхожу к окну, приоткрываю его и киваю стоящему на противоположной стороне улицы Кузьме Тихому, он кивает в ответ. Притворяю окно, но не до конца. Высота тут всего два с половиной метра, юркий сапожник легко заберётся. Прячу подписанные документы, и… всё… пора прощаться.

Распахиваю дверь перед Софьей Марковной, стараясь держать тяжёлый, раздувшийся саквояж за спиной. Она раскланивается с городничим, а выйдя в коридор, зачитывает Макару с охранником очередную лекцию о внимательном отношении к нуждам хозяина. В этот момент я и проскальзываю за её спиной на лестницу. Спустившись, прислушиваюсь к тому, как усатый спроваживает слуг спать и захлопывает дверь. Фу-у-у! Наша часть операции прошла успешно, теперь главное, чтобы Тихий не подкачал.

Дома нервное напряжение стало постепенно спадать, и то лишь после того, как реквизированные ценности были аккуратно припрятаны. Надо ложиться спать, а сна ни в одном глазу, и кошки на душе скребут не переставая. Мысли дурацкие в голову лезут. Справится Кузьма или не справится? Всё ли гладко пройдёт? И как выкручиваться будем, если проблемы возникнут? Да и вообще, не слишком ли стремительно увеличивается кладбище мною упокоенных? Конечно, не от моих рук канский злодей на тот свет отправляется, но приговорил-то его я. Понимаю, это необходимо, понимаю, иначе нельзя, но… всё же… всё же…

Чёрт, раз у меня такой бардак в голове, то даже представлять не хочу, что сейчас чувствует Софа. И не зайти ведь к ней, не успокоить. Мы должны вести себя обычным образом и быть вне подозрений. Поэтому лежи, Саша, смотри в потолок и переживай молча.

Через час вроде задрёмывать стал, но, услышав приглушённые расстоянием звуки выстрелов, вылетел из кровати, прям как катапультой подброшенный. Неужели Тихий попался? Твою мать!

Одевался, наверно, быстрее, чем когда-то в армии, но из комнаты вышел уже медленно и тихо — незачем Машку с Софой тревожить. В гостиную спустился не спеша и застал там всю свою охранную гвардию. Физиономии немного заспанные, одевались явно наспех, но все настороже и при оружии. Молодцы!

— Мне показалось или действительно стреляли?

— Пять раз пальнули, Александр Владимирович! — отчитался старший.

— Пять раз?

Ситуация для Красноярска нетипичная, здесь чрезвычайно редко стреляют. Последний раз прошлым летом кто-то воров дробью оприходовал, а тут сразу пять выстрелов подряд.