Сирен редко обращала особое внимание на то, во что одевалась, — лишь бы было чисто и достаточно скромно. Но в этот вечер она обнаружила, что в глубине души недовольна своим видом. Ей захотелось, хотя бы раз, увидеть себя в парадном платье с напудренными волосами и кринолином, в шелках и атласе, щедро украшенных кружевами и вышивкой, в наряде, обязательном при дворе и в доме губернатора. Рене, должно быть, привык видеть женщин в таких пышных нарядах. Хотя ей это было безразлично. Ее досада быстро развеивалась. Она и так была счастлива, ей не надо было следить, чтобы уберечь от грязи длинные юбки, или страдать от того, что тесный корсет не дает свободно дышать. А кринолины такие широкие, что женщинам приходилось боком протискиваться в двери и за обеденным столом занимать сразу два места! Как нелепо она выглядела бы в нем на борту лодки или когда взбиралась бы на корабль!

Тем не менее, она тщательно потрудилась над своей внешностью, когда прибыло ожидаемое приглашение от капитана корабля. Она расплела косу и расчесывала волосы, пока они не засияли мягким золотом, потом распустила их по спине, выпустив из-под чепца на лицо несколько прядей, как делали молодые женщины, демонстрируя свою готовность выйти замуж. У них же она позаимствовала и другой прием — ослабила шнурки на вырезе платья, открыв верхнюю часть гладких округлостей груди. Она говорила себе, что замысел не имеет ничего общего с модой или с представлениями Рене о женском туалете. Скорее это был еще один тонкий тактический прием в торговых операциях. Все, что могло бы отвлечь английского капитана, годится.

Когда они, наконец, подгребли к торговому судну, уже сгустились ранние сумерки конца января. Сирен первая поднималась по шаткому трапу. Она взобралась по нему легко и проворно, хотя была рада, что темнота скрывала ее, потому что дувший с берега ветер вздымал ее юбки до самой талии.

Капитан ждал на палубе, готовый помочь ей ступить на борт. Он был уроженцем Род-Айленда и владельцем судна. Капитан Додсворт был высокий мужчина с веснушчатым лицом и ярко-рыжими волосами, веселый и улыбчивый. Он проявлял щедрое гостеприимство и всегда выслушивал новости о событиях во французской колонии так, словно они происходили где-то на Луне. При этом он был ловким дельцом. Бретоны и раньше имели с ним дело, и не всегда к своей выгоде. Жан называл его хитрым пиратом.

— Мадемуазель Нольте, — сказал он, склоняясь к ее руке, — приветствовать вас на борту «Полумесяца» — всегда удовольствие.

Довольная улыбка появилась в ее глазах.

— Капитан Додсворт, вы галантны, как всегда.

— Если так, то лишь потому, что вы пробуждаете во мне это качество.

— Вопрос в том, пробуждаю ли я в вас щедрость?

— Он откинул голову и рассмеялся.

— Непременно!

Из полумрака за спиной капитана выступил человек.

— Да это же прелестная контрабандистка. Немного найдется мужчин, мадемуазель, которые бы не проявили щедрости к женщине с вашими достоинствами за желанное возмещение.

Сирен слышала, как позади нее поднялся на борт Гастон, потом легко спрыгнул на палубу Рене. Некогда было обернуться, предупредить.

Новоприбывший человек, уже освоившийся на судне, словно древоточец в обшивке, был некий Туше, хотя сомнительно, чтобы именно это имя ему дали при крещении. Небольшого роста и худющий, словно голодный кот, с приплюснутой алчной физиономией, он был известен как бывший карманник, мелкий вор и торговец запрещенным бренди среди рабов и индейцев. По наиболее устойчивым слухам, он также служил торговым агентом маркизы, мадам Водрей. И ее платным осведомителем.

Странная компания сидела за столом капитана Додсворта. Угощение было простым: за супом из бобов и жаренной в масле рыбой последовало главное блюдо — вареная говядина, приправленная луком и тимьяном и поданная с вареным картофелем и капустой. «Полумесяц» пришел прямо с Багамских островов, где сторговали соленую треску и корабельный лес на товары, доставленные из Англии морскими фрегатами; еще захватили партию апельсинов — их подавали на десерт, а также ром и менее крепкий напиток из сахарного тростника, известный как тафия (Tafia / англ./ — вид дешевого рома).

Их было восемь человек. Сирен как единственную женщину усадили на почетное место справа от капитана, рядом с ней сидел Жан и возле него с другой стороны — Гастон. Пьер находился напротив нее, по левую руку от него было место Рене, а рядом с ним — Туше; место на другом конце стола занимал первый помощник капитана.

Основное занятие этого вечера, если не главная его цель, обозначилось быстро. Капитан Додсворт, поднимая свой бокал с ромом в честь Сирен, провозгласил: «За самые черные глаза и самую прелестную улыбку в мире, которые в этот вечер плывут на просторах морей».

Они устроили состязание в питье. Его победителем должен был стать самый стойкий, а наградой меньше других опьяневшему — торговая скидка. Но было здесь и кое-что еще. У Сирен появилось ощущение, пока она наблюдала за капитаном, что он, может быть, еще подыгрывает Бретонам против агента маркизы, надеясь подогреть соперничество. Вероятно в эту игру можно было играть вдвоем. Поскольку комплимент был всего лишь уловкой, его можно было принять и использовать. Более того, хотя она вовсе не собиралась участвовать в состязании, она могла бы поддержать Бретонов. Она наклонила голову и улыбнулась в знак благодарности, потом подняла свой бокал с тафией: «За всех моряков, которые так сильно рискуют в поисках… улыбок».

Тосты следовали один за другим, становясь, все более рискованными. Они пили за Георга Английского и Людовика Французского, за королев обеих стран и за любовниц обоих королей. Они пили за проклятие на головы акцизных чиновников всех национальностей и воздавали должное красоте синего цвета индиго; за оттенок персикового цвета, который любила Помпадур и который мог быть или мог не быть цветом сосков ее груди, и за превосходные и, предположительно, омолаживающие свойства трески и полосатой зубатки.

Сирен лишь малую часть своего внимания уделяла шуткам и обильным возлияниям. Когда рассказывали о том, как они спаслись от индейцев, она лишь изредка вставляла короткие замечания. Не могли долго удерживать ее внимание и рассуждения об экономическом и политическом положении в Европе теперь, когда война близилась к концу. Вместо этого она наблюдала за Туше, агентом маркизы.

Он был невысокий, с впалой грудью, срезанным подбородком и острым личиком, напоминающим хорька, кожа желтовато-бледная и рябая, а ногти на руках длинные, загнутые и желтые, как коровьи рога или как ногти могильщиков у племени чокто, которые перед похоронами удаляли с мертвецов сгнившую плоть. У него было скрытное и высокомерное лицо, и хотя он осушал содержимое своего стакана при каждом тосте, это не оказывало на него видимого действия. Он участвовал в общих разговорах, его замечания были острыми и резкими, как край стекла.

Сирен беспокоила мысль о том, почему Туше находится на судне. Это тревожило не только ее. Во время перерыва в общем разговоре Жан через стол спросил его: