Мы можем соединить эти детали, чтобы сформулировать принцип, который настойчиво подталкивает нас помогать в случае 1, но вызывает неуверенность или отрицание в случае 2.

Если мы можем непосредственно предотвратить с высокой степенью уверенности нечто плохое, не жертвуя чем-нибудь, сопоставимым по значению, мы обязаны сделать это[74].

Это — начало. Оно представляет принцип, который можно было бы реализовать с помощью кантианского метода с пятью пунктами, но оно несовершенно. Как определить степень уверенности? Как следует решать проблему стоимости затрат, которая сопровождает понятие принесения в жертву сопоставимого значения? Сформулировав этот принцип так жестко, как я это сделал, мы получаем некоторый выигрыш за счет выделения ряда характеристик, вовлеченных в качестве опосредующего звена в наши суждения о справедливости.

Философы-моралисты продолжительное время интересовались нашим ощущением справедливости, тем, что можно считать законным, и тем, как можно сформулировать релевантные принципы. В двадцатом столетии Джон Ролз выделяется как один из наиболее важных участников обсуждения этой проблемы. Когда вышла его «Теория справедливости», идеи Ролза оказались настолько глубоки и важны для дисциплин за пределами философии, что книга стала классическим произведением, переведенным на множество языков. Ее читали политики, адвокаты, экономисты, антропологи, биологи, психологи и тысячи обычных людей. Ее цитировали в политических беседах, в обсуждениях спортивных матчей и даже в популярной на американском телевидении программе «Западное крыло». Поэтому кажется странным, что сегодня во многих обсуждениях, в частности эволюции этики и справедливости, или игнорируют взгляды Ролза, или извращают их.

Что же такое представлял собой Ролз? Побывав на войне, задумываясь о неравенстве, он потратил целую жизнь, пытаясь понять наше общество, образ жизни его членов, систему правосудия. Центральное место в его размышлениях занимало понятие «отношение тождества», принцип справедливости как честности. Отношение тождества подразумевает, что честность не является компонентом справедливости, или формой справедливости, или чем-то, имеющим отношение к справедливости. Честность и есть справедливость. Подобно британским философам Просвещения, особенно Дэвиду Юму, Ролз верил в моральное чувство, ощущение справедливости, выработанное на основе принципов, которые «определяют надлежащий баланс между конкурирующими требованиями, направленными на получение пользы для социума». Он также полагал, наряду с Юмом, что мы можем понять природу нашего морального чувства, используя инструменты науки. Однако, в отличие от Юма, Ролз придавал небольшое значение роли эмоции. Скорее неосознаваемые принципы ведут наши моральные суждения. Эта перспектива, выдвинутая на первый план в предыдущей главе, имеет четыре желательные особенности[75].

Первая особенность является стратегической. Мы должны более широко исследовать принцип справедливости как честности и моральную способность, используя тот же способ, которым лингвисты, следуя традиции генеративных лингвистов, в первую очередь Хомского, исследовали языковую способность. Как я кратко очертил в главе 1, Ролз занял данную позицию, признавая много параллелей между этими системами знания, в той же мере как и возможность применения подхода, заимствованного из лингвистики. Например, подобно лингвистическим системам, моральные системы безграничны в своих возможностях выражения и интерпретации. Опираясь на конечный и часто ограниченный набор ощущений, мы распространяем наши интуитивные представления на все новые и новые случаи. Дети осваивают ограниченный набор лингвистических знаний, но их собственная лингвистическая «продукция» имеет более широкий диапазон. То, что оказывается на выходе, намного богаче того, что было воспринято.

Подобно этому, моральный вклад и продукция кажутся асимметричными. Госпожа Смит дает своему сыну Фреду упаковку конфет и говорит, что он должен разделить ее с другом Билли. Фред дает Билли только часть, а остальное оставляет себе. Билли говорит: «Это нечестно». Госпожа Смит соглашается. Маловероятно, что Фред придет к заключению, что нужно поровну разделить конфеты, в то время как необходимость поделиться с другими допускает неравное распределение. Фред, наиболее вероятно, подумает, что, когда придет необходимость делиться, каждый получит свой шанс. Фред имеет интуитивное понимание принципа справедливости, а культура, к которой он принадлежит, обеспечивает ему пространство параметров, диапазон распределений или ценностей, которые рассматриваются как справедливые. Из этого примера не следует, что процесс обобщения — перехода от отдельного случая к более общему принципу — специфический для этики. Возможно, что процесс обобщения является тождественным для лингвистики, математики, классификации объектов и этики. Необходимо другое доказательство[76].

Если дети рождены с набором моральных принципов, то это основание помогает решать проблему приобретения. Бедность опыта больше не проблема для ребенка. Из нескольких примеров, предложенных местной культурой, он может извлечь надлежащие принципы. Ограниченность содержания стимула, ставшая знаменитой благодаря размышлениям Хомского о языке, можно охарактеризовать с помощью простого четырехшагового метода, который направляет движение научного процесса. С этой целью следует:

1)идентифицировать специфическую часть знания у взрослых индивидуумов;

2)выделить, какой вклад необходим или обязателен для ученика, чтобы приобрести эту часть знания;

3)продемонстрировать, что эта часть знания не присутствует в окружающей среде или недоступна из нее;

4)показать, что знание является тем не менее доступным и существующим в психике ребенке в самом раннем возрасте до любого релевантного поступления информации.

В ходе освоения языка дети порождают конструкции, которые в их опыте найти невозможно. Если ребенок создает соответствующие конструкции, то он подсознательно имеет знание. Ролз соединяет эти идеи в контексте справедливости: «Оценивая события, мы приобретаем умение быть справедливыми или несправедливыми и объяснять эти суждения определенными причинами. Кроме того, мы обычно имеем некоторое желание действовать в соответствии с этими заявлениями и ожидать подобного желания со стороны других. Очевидно, что эта моральная способность необычайно сложна. Чтобы увидеть это, достаточно обратить внимание на потенциально бесконечное и разнообразное число суждений, которые мы готовы сделать. Факт, что мы часто не знаем, что сказать, и иногда наш разум оказывается в состоянии нерешительности, не умаляет сложности той способности, которой мы обладаем». Это заключительное предложение ведет ко второй особенности представлений Ролза.